Лунёв Р. С.

Допетровская эпоха

«Поклонъ посадника Михаила и от тысяцькаго Кондрата и от всехъ соцькых и от всех стареишихъ»

Составленный от одних бояр на общегородском вече «ряд» с великим князем Ярославом Ярославичем (1264 г.)[1]

Данное исследование представляет собой первый труд, непосредственно посвященный новгородскому вечевому органу и представлено в очерковой форме, посвященных таким ключевым вопросам, как социальный состав общегородского веча, эволюции категорий вечников от «всих новгородцев» к «старейшим» и «меньшим» и, наконец, боярам, жить им, купцам, и черным людям, права участия в вечевом органе каждого свободного новгородского сословия, кончанским сходам в соотношении с общегородским вечевым органом и правопорядок вечевых собраний. Основная цель данной исследовательской работы заключается в том, чтобы на основе комплексного изучения источников выявить общественную жизнь Средневекового Новгорода не в виде какой-либо застывшей схемы, а во всей динамике и многообразии. Будут так же затронуты принимаемые на общегородском сходе важные политические реформы, а также напрямую связанные с вечевой деятельностью частые общественные конфликты, но все – применительно к развитию самого вечевого органа.

Хронологические рамки (впрочем весьма условные) будут ограничены 1199 г. – когда городское вече (в скорейшем времени перенесенное на «Ярослаль двор» еще сходится в Детинце у Св. Софии, и 15. 01. 1478 г. – падением Новгородской республики и образованием Единого Русского государства со столицей в Москве.

Данная работа основана на археологическом материалы (к нему так же, по сути дела относятся добываемые в ходе раскопок берестяные грамоты), а также письменных источниках – собственно новгородском, киевском (раннее киевское летописание, т. н. «Повесть временных лет»), суздальском, московском, псковском летописании. Впрочем, из летописей, с учетом официальной позиции летописцев (вспомним известную московскую официальную летописную характеристику «говорящего как по летописям», – проводника московской великодержавной политики, великокняжеского дьяка С. Бородатого) будем брать лишь те сведения, которые содержат не субъективные оценки, а конкретные факты документального характера, важные для понимания новгородского правосознания и самоидентификации. Будут приведены так же иностранные источники – дублирующие новгородские вечевые грамоты, ганзейские и готские акты, немецкие донесения, выражавшие созданную Новгородом репутацию о себе в Европе, иностранные описания. Но, пожалуй, самым главным источником послужат древнерусские княжеские уставы, а так же составленные уже в республиканский период, новгородские вечевые акты. Данная работа основана на комплексном подходе к источникам. Мы постараемся объединить крайне необходимые, но порой трудносовмещаемые подходы – общенациональный и региональный. Особо акцентируя внимание на местных особенностях рассматриваемого нами русского северо-западного государственного образования, мы, тем не менее, будем рассматривать их в контексте прочих русских земель. Это позволит максимально выявить и объяснить в частности те региональные отличия развития имевшего древнее общеславянское происхождение новгородского вечевого строя, необходимые для его понимания.

В ходе изложения максимально постараемся избежать субъективных оценок, излагая материал «изнутри», глазами и понятиями самих новгородцев, исключительно на основе фактов.

***   ***   ***

Часто при изучении средневековой Руси исследователи сталкиваются с недостатком источников, но порой - не меньшую трудность составляет именно их многообразие, из-за чего зачастую и возникают споры в интерпретации подчас ключевых, явлений.

Одним из важнейших источников по изучению Новгородской республики являются составленные на вече грамоты – выполненные на пергаменте законодательные, поземельные акты, «ряды» с князьями, договоры с Западом, коих до нас дошло около 100. И, хотя эти вечевые грамоты занимали историков еще со времен Н.М. Карамзина[2], лишь в последние десятилетия было предпринято их комплексное исследование, что весьма важно для более глубокого понимания и дальнейшего изучения издавна привлекавшего внимание исследователей новгородского вечевого строя. В этой связи были особо затронуты приводимые в преамбулах этих актов категории вечников.

Первую попытку комплексного исследования данного вопроса в 1979 году предпринял профессор ЛГУ Ю.Г. Алексеев. Проанализировав преамбулы грамот, ученый отметил, что если ранние вечевые акты XII века писались от имени «всих новгородцев», то уже во второй половине XIII века, начиная с летописного сообщения за 1255 год, и составленного от одних «старейших» «ряда» 1264 г., вечники разделяются «вятших» («старейших») и «меньших». Начиная же с ряда с Тверю 1372 года, «старейшие» превращаются в «бояр», а «меньшие» распадаются на «житьих» «купцов» и «черных людей». Сам Ю.Г. Алексеев, а вслед за ним А.В. Петров, объяснили это проходившим вплоть до середины XV в. расслоением городской общины[3] Правы ли вышеприведенные исследователи? Или, как в 2006 году вынужден был признать высоко оценивший работу Ю.Г. Алексеева, В. А. Аракчеев, что предложенная им «излишне жесткая схема», все же требует некоторой корректировки на основе более углубленного анализа всей суммы источников[4]? Для начала отметим, что предложенная Ю.Г. Алексеевым эволюция категорий вечников в действительности не столь последовательна.

Во-первых, архаичная преамбула от «всих новгородцев», «от всего Новгорода» не исчезает после выделения «вятших» и «меньших» вечников, а, начиная с договора Александра Невского с Любеком и Готским берегом» (1263-63 гг.) встречается в ок. 20 поздних вечевых грамотах, позднейшая из которых датирована уже1456 годом[5]. Вместе с тем распад «меньших» на житьих, купцов и черных людей начался раньше составленного от бояр, житьих и черных людей «ряда» с Тверью 1372 года[6]. Неучет в нем воли купечества вовсе не связан с позднейшим выделением купечества из общины. В качестве отдельной категории вечников купцы впервые упомянуты в актах еще в договоре с Ригой 1303-07 гг, причем составленного от «и от всего Новагорода и купьц»[7]. Противопоставление купцов, как отдельной категории вечников «всему новгороду», говорит о том, что купечество уже в то время не только выделилось, но и заняло особое место в общественной жизни республики. Тем более, что, приняв участие еще в общенародном восстании против бояр Мирошкиничей (1209[8] г.) наличие «элементов классовой борьбы» в которых признает и И.Я. Фроянов [9] купечество, уже тогда проявило сугубо классовые интересы, ратуя за отмену взымаемой непосредственно с него «дикой виры»[10]. Что касается городских ремесленников – черных людей, то «чернь» в качестве отдельной категории вечников упомянута, помимо известных летописных сообщений за 1255 и 1258 год, еще за 1204 год, где противопоставлена «добрым мужам»[11], Кроме того, чернь - «людье», а так же купцы и бояре в качестве отдельных категорий упомянуты еще за 1137 г даже до появления формулы от «всих новгородцев», в связи разразившимся на общегородском сходе конфликтом, когда каждая из трех сторон разбившись строго по классовому признаку, придерживалась своей особой позиции. Боярство было за возвращение изгнанного под его же влиянием за год до этого князя Всеволода Мстиславича, чернь - «людье» его «не всхотиша», купцы же заняли выжидательную позицию, приняв однако, изъятые чернью в ходе смуты суммы по 1000 гривен с каждого боярина для своих торговых операций[12].

Как мы видим, реальная эволюция категорий вечников уже не укладывается в ясную схему долгого распада общины. Значит, здесь должна быть иная причина. Для начала ответим на такой ныне спорный вопрос, как генезис новгородских сословий. Анализ древнерусских актов все же склоняет нас к выводу, что сословия в Новгороде сложились уже к XII веку.

Так, «бояре» («великие бояре»), упомянуты еще в Церковном Уставе Ярослава Мудрого (XI в). Причем согласно «Уставу», за оскорбление их жен лишь на том основании, что они бояре (т. е. сословном) – полагалось платить 5 гривен золотом, что существенно превышало общую сумму штрафов, взымаемых с остальных указанных в нем сословий[13]. Причем нет оснований, как это делают некоторые исследователи[14] отождествлять великих бояр (во 2 и 3 статье устава Ярослава – названых просто «боярами»[15]) со старшей дружиной, равно как следующих за ними сословия меньших бояр – с младшей дружиной, «отроками». В 91 статье Пространной редакции русской правды (Устав Владимира Всеволодовича Мономаха, 1110-е г.г) о «заднице (наследстве) О заднице боярьстеи и о дружиннеи. Аже в боярехъ любо въ дружине, – боярство дружине прямо противопоставлено[16]. Регламентирующая оклад вирника в условиях равного для всех слоев налогообложения 10-14 статья Правды Ярославичей (2/2 XI в), где вирник мог взять от «виры» с «бояреск» лишь 1/16, что составляло минимальный «прикорм», с дань с «отроца» присвоить аж на половину[17], демонстрирует насколько дружина – личное окружение князя – было малочисленно по отношению ко всему, уже сложившемуся боярскому сословию. Тем более что сама древняя приставка во всяком случае к новгородскому   боярскому сословию, «великие» (убедительно говорящая о древнем наличии непосредственно в Новгороде и «меньших» бояр») сохранилась вплоть до падения Новгородской независимости. Под 6986 г. (1475/76) новгородский летописец пишет о походе Ивана III «миром» на Новгород, когда в ходе знаменитого суда но Городище, «князь велики поималъ Новгородцких 6 бояринов великих»[18]. Такое деление было и на северо-востоке. Под 1382 г. московский свод упоминает «Великих» бояр[19]. Так что нет нужды разделять «больших» ранних, и «бояр» поздних новгородских вечевых грамот (бояре в качестве категории вечников, названы боярами еще 1137 г.[20]). «Старая чадь», «Старейшие», «большие», «вятшие», «лепшие», «лучшие», «добрые», «мужи добрые» «мужи передние» и. т. д.- просто, не исчезнувшие и до 1478 г., синонимы сложившегося еще к XI в. боярского сословия.

Не говоря уж о том, что, как мы помним, уже в XI века прежде занимаемая киевскими наместниками посадничья должность на сословном основании перешла в руки местного новгородского боярства, которое еще X века было уполномочено собирать налоги с черных земель. Причем, тексты древнейших мечницких цилиндров и берестяных грамот демонстрируют нам колоссальные различия в суммах штрафов не только применительно к разным частям всей новгородской земли, но даже в пределах одного и того же города. К тому же не только в рамках каждого отдельного источника, но и между синхронными документами[21], что говорит о проявлениях сугубо личной инициативы «лучьших» сборщиков податей. Причем, это нельзя связать исключительно с отраженным в ранних берестяных грамотах, продиктованным, опять же частными боярскими интересами, ростовщичеством. Согласно берестяной грамоте № 526 (XI век), рушанин Житобуд вынужден платить 13 кун и гривну, что является наибольшей суммой, в то время, как он единственный платит «истине». Вместе с тем, Боян из той же Русы, заплатил всего гривну, причем - с учетом процентных надбавок[22]. Это являлось прямым нарушением Русской правды, уравнивающей сумму штрафов со всех русских земель, вне зависимости от социального статуса налогоплательщиков. Причем, тот факт, что данная грамота (как и ряд других аналогичных источников) была найдена брошенной посреди двора, говорит о том, что ее составитель не стремился специально скрыть ее содержания. Это лишний раз подтверждает тезис о том, что еще в древнерусский период новгородское боярство не только выделилось, но уже имело сложившиеся сословные интересы. Особенно с учетом фактора его прямого генезиса от местной племенной знати. Тем более, что даже по признанию И.Я. Фроянова, бояре, отнюдь, не подменяя собой общину в целом являлись её наследственными лидерами. К тому же, даже по его мнению, крупное частное сугубо княжеское монастырское и боярское землевладение, которое и по Янину развивалось постепенно[23], пусть и выделяемое исключительно с согласия всего народа появилось и в древнерусский период[24], что по признанию исследователя говорит об их наследственной знатности. Тем более, что и по Черепнину[25] вотчины в древнерусский период были малочисленны и распределялись среди сравнительно узкого контингента.

Следующими за боярами сословиями Устав Ярослава называет впоследствии исчезнувших из всех источников меньших бояр и мужей нарочитых.[26]. Очевидно, именно они сто лет спустя отобразятся в Уставной грамоте Новгородского князя Всеволода Мстиславича церки св. Иоанна Предтечи на Опоках в качестве единого сословия «житьих», из которых исключительно на основании социальной принадлежности назначают 3 старост[27]. Кроме житьих Уставная грамота князя Всеволода называет купцов и черных людей, упомянутых в «Уставе Ярослава» в качестве единого сословия простой чади[28]. Согласно Уставной грамоте, из купцов на сословном основании назначают 2 старост, а из черных людей – тысяцкого[29].

И, хотя этот дошедший до нас в позднем списке памятник принято относить уже к XIII столетию, мы не видим никаких оснований лишь из-за не отразившихся в сравнительно малочисленных источников того времени отдельных моментов, полностью отрицать авторство Всеволода Мстиславича. Более того, исследовавший этот акт М.Н. Тихомиров, даже соглашаясь с наличием поздних переделок, в целом полагал их несущественными для понимания первоисточника 1130-х гг.[30] Во-первых, как справедливо отметил Ю. Г. Алексеев, новгородцы едва ли стали фальсифицировать столь важное для них и тщательно оберегаемое ими законодательство от имени с позором изгнанного ими князя-антогониста[31]. Кроме того, Уставная грамота князя Всеволода утверждает назначение тысяцкого из черных людей. Летописное упоминание еще за 1216 год тысяцкого Якуна Немнежича[32] показывает, что уже в начале XIII в должность тысяцкого уже перешла в руки боярства. А возможно - еще раннее. Первый известный новгородский тысяцкий Миронег тоже не был из черни – в 1185-91 гг. он воздвиг богатый по тем временам каменный храм[33]. Причем, на личные средства, так как в качестве тысяцкого он упомянут лишь в момент освящения храма (1191 г[34].) в то время, как строящее храм должностное лицо всегда титуловалось изначально. Значит, акт, причем лишь вводящий, назначение тысяцких из черни, был составлен еще раннее. Следовательно, у нас есть все основание согласиться с М.Н. Тихомировым и Ю.Г. Алексеевым относительно авторства Уставной Грамоты князя Всеволода, самого князя Всеволода Мстиславича.

Тем более, что приведенные в ней сословные категории вполне логичны. О крупных успехах местного новгородского боярства в антикняжеской борьбе второй половины XI века говорит переход в его руки от киевских ставленников посадничества, ставшего выборным, а главное, усиление влияния самого вечевого органа, ставшего избирать и изгонять князей, а с изгнанием князя из города на Городище – всецело распоряжаться казной, с чем и связан справедливо выявленный В.Л. Яниным на основе ранних актов активно развернувшийся с начала XII века процесс развития крупных вотчин[35]. Причем, последнее не отрицал и Фроянов[36]. Ведь по его признанию в специальном новгородском исследовании, не смотря на активную роль общины в становлении вечевого строя, роль знатнейших «лидеров» была существенна. Не случайно, как он сам признал, отделение Новгорода от Киева на раннем этапе усиливало внутренние (хоть и предклассовые, но «социальные») противоречия[37].

Эти успехи не могли не усилить социальной розни между боярами и меньшими боярами времен Церковной грамоты Ярослава Мудрого. Это неминуемо должно было повлечь трансформацию меньших бояр и мужей нарочитых, в сложившееся уже к 1130-х гг. единое сословие «житьих». И, хотя по мнению некоторых авторов[38], последние лишь к концу XIV века выделились из черни, в действительности, это едва ли возможно, так как в условиях признаваемого всеми исследователями постепенного усиления социальной стратификации, значительная часть черни, должна была бы таким образом не только сохранять прежнее положение, но и стать существенно знатнее купечества. Это при том, что житьи, уже в конце XIV века, как резко предстают сложившимся слоем с особыми сословными привилегиями. Вспомним вечевое утверждение в 1385 г. независимого от Московского митрополита Всея Руси местного коллегиального владычного суда, куда в качестве свидетелей, истец и ответчик, кроме бояр, должны были приводить 4 (по 2 с каждой стороны города) житьих представителя[39]. Следовательно, как сословия житьи должны были сложиться еще раннее. И едва ли в результате резкого колоссального облагораживания, чудом при этом не ставших боярами, значительной представителей в целом все больше утрачивающего социальные права худородного сословия городского плебса. Не говоря уж о том, что, как это уже отмечалась исследователями на основе материалов писцовых книг, ни один беднейший боярин не был разжалован в порой превосходящие его по богатству житьи, а богатейший житьий не мог стать боярином[40], равно как и беднейший житий – богатейшим купцом и наоборот. Значит, среди протожитьих следует искать не городские низы, а аналогичные по социальному статусу древние сословные категории, на что в данном случае претендуют именно последствие исчезнувшие, меньшие бояре и мужи нарочитые (причем, последние прямо применительно к Новгороду названы своим именем под 1015 г[41]). Как в «Уставе Ярослава» меньшие бояре и мужи нарочитые стоят между великими боярами и простой чадью, так и в 6 статье Новгородской судной грамоте (XV в. Далее - НСГ), житьи занимают столь же промежуточное положение между боярством и объединившими в себе уже разделившиеся чернь и купечество «молодшими»[42]. В этой связи отметим разницу между «меньшими» и «молодшими», так как «меньшие» включали в себя и житьих. 16 статья НСГ противопоставлет житьих «старейшим»[43].

Столь же логично и сложившееся к XII веку разделение упомянутой в качестве единого сословия в Уставе Ярослава простой чади на отдельные сословия купцов и черни. 54 статья Пространной редакции Русской Правды (2 статья Устава Владимира Всеволодовича Мономаха, 1110-е г) «а се которые купец истопится» всецело посвящена купеческому сословному законодательству[44]. Равно как и еще 48 статья Устава Ярославичей (2/2 XI в.) «Аже кто купець купцю дасть в куплю куны или в гостьбу» - на торговые операции за границей[45]. Тем более, что, «купчина» как представитель отдельной категории населения, упомянут еще в 1 статье Краткой редакции Русской правды (XI в), уравнивающей штраф за убийство «аще убьют муж мужа» до 40 гривен с представителей разных слоев от «гриди» и до «изгоя»[46]

Говоря о выделении купечества из простой чади – (именно выделении) отметим, что в дальнейшем значение термина «простая чадь» сузилось, минимум 1228 года, как мы видим на примере летописных простонародных коромольных сборищ, применяясь лишь по соотношению к черни. Что неудивительно, так как купцы вплоть до 1478 года входили в Осподу, будучи приставленными двумя старостами, а чернь, согласно 17-18 статьям НСГ, даже формально не имела права владеть загородными вотчинам, будучи исключенной из включавших в том числе и купцов, перечней землевладельцев[47]. В этом плане назначение утвержденное в Жалованной грамоте князя Всеволода церкви Иоанна на Опоках назначение представителей от черных людей на вторую после посадничьей должность тысяцкого, означало вовсе не демократию новгородского плебса, а напротив, тщетную, как выяснилось, попытку опереться нелюбимого боярами князя на народные массы. Об этом говорит пункт грамоты, запрещающий посаднику Мирославу, и прочим посадникам, а так же «боярамъ новгородскым» «вступатца» в дела возглавляемого тысяцким от черни расположенного в церкви Иоанна На Опоках Ивановского Ста, в компетенцию которого входили помимо внутри сословного купеческого торгового суда, все дела «торговыя и гостиная» - включающие все аспекты внутренней, а так же внешней торговли с Западом[48]. Тем более, что уже ко временам Милонега, чернь вообще лишилась права баллотироваться на какие-либо административные должности.

Таким образом, уже к первой трети XII века в новгородском обществе уже сложилось четкое сословное разделение. В этой связи, отнюдь не стройная, эволюция категорий вечников от всех новгородцев к боярам, житьим, купцам, и черным людям объясняется вовсе не постепенным разложением единого новгородского общества. Но чем? Для ответа на этот вопрос еще раз проанализируем историю развития вечевого органа. Как сказано в прошлом очерке, археологические раскопки на Ярославом дворище как минимум, с февраля 1215 года, служившего местом общегородских сходов, опровергли тезис о новгородском вече, как о всенародном сходе. А напротив, наглядно продемонстрировали, что расположенная перед главным (западным) входом в Никольский собор тесная вечевая площадь могла вместить не более 400-500 вечников, что соответствовало числу боярских семей средневекового Новгорода[49]. Однако, если до второй половины XIII века собиралось всесословное представительство (еще в 1255 году «рекоша меньшии у святого Николы на вечи»)[50], уже выражавший чисто боярские интересы (в связи с чем верно охарактеризован Ю.Г. Алексеевым как «боярская конституция»[51]) составленный в 1264 году знаменитый «ряд» с князем Ярославом Ярославичем содержал «поклонъ» лишь от «всих старейших»[52]. Неучастие «меньших» в составлении этой грамоты бесспорно говорит о том, что общегородское вече уже в то время выродилось в совет одних бояр - «300 золотых поясов» как оно позднее будет названо в ганзейском донесении 1331 г.[53], и никак не могло быть всесословным. Мнение же прочих сословий – «меньших», как мы видим, уже тогда порой не учитывалось, даже исходя из их участия в предварительных всенародных кончанских сходах.

Другое дело, что сохранявшееся одно время всесословное представительство, еще не значило наличия фактического равноправия между сословиями.

Так, еще во время всесословного представительства на вече 1255 года, «меньшим», несмотря на поддержку посадника, пришлось через представителей от черных людей отстаивать свою волю путем попытки насильственного восстания[54].

Еще в 1228 году, восставшая против владыки «простая чадь» (здесь – чернь – Л.Р.) не в силах поднять вопрос на официальном собрании с участием «вятших», вынуждена была собраться нелегально, образовав первое известное «коромольное» вече[55]. Не ясно, что послужило поводом к данной смуте, возможно и языческое восприятие (губительного, прежде всего, для городской бедноты) колоссального, даже по новгородским меркам, прошлогоднего неурожая[56]. Об, этом, впрочем, сочувствующая владыке официальная летопись умалчивает. Тот факт, что чернь не решилась убить владыку (спасшегося в Св. Софии, как в святом месте)[57] показывает, что (сохранявшиеся и позднее) элементы «двоеверия» все же были не главными. Однако, уже тогда (как и в последующих случаях) – выражая ненависть к политике возглавляемых знатью легитимным собраниям «коромольници» намеренно не пошли на просторную площадь перед Св. Софией (где тоже был вечевой колокол). Напротив, они принципиально собрались на крайне маловместительном традиционном месте общегородских сходов на «Ярослали дворе»[58]. Хотя знали, что здесь им придется создавать опасную давку, а главное с трудом слышать своих ораторов, так как большинство из не умещалось на тесной площади, будучи вынуждено занять проулки. Тот факт, что (редчайший случай!) не удостоившись простой заменой должностного лица, повстанцы приставили к вновь посаженному владыке помимо видимо, использовавшего эту смуту в своих личных целях, боярина Якуна Моисеевича, своего ставленника от черни «Микифора-щитника»[59] - лишь подтверждает, насколько уже тогда была велика пропасть между фактически сосредоточившими в своих руках всю власть верхами и простым населением Новгорода.

В этом свете летописное разделение за 1255 г. «всих новгородцев» на «вятших» и «меньших»[60], а тем более противопоставление «мужей добрых» и «черни» еще за 1204 год[61], говорит вовсе не о незавершенным процессе классообразования, а о закрепленном уже на официальном уровне неравноправии боярства и остальных свободных сословий. Тем более, что записав под 1204 г. «И сбрачеся чернь и волочаху добрыии мужи, думающие с ними...» летописец явно нарочно противопоставил самое бесправное и влиятельнейшие сословия.

В этой связи вполне понятен осуществленный между 1199[62] и февралем 1215 года[63] перенос общегородских сходов со старого места на просторной площади перед св. Софией на тесную площадку на Ярославвоом Дворище. Дело тут вовсе не увеличении населения города или исключительно преемственности древней княжеской резиденции – «Ярославля двора» – с вечем - высшим правящем органом окрепшей, а к 1215 г. официально ставшей «вольной в князьях» Новгородской боярской республики.

Конституционную для новгородцев «вольность в князьях», с поправкой на мартовский стиль, утвердили уже, как минимум на следующий месяц после переноса вечевых сходок «на Ярославль двор»[64], которым мог быть осуществлен и за 7 лет до этого. 17.марта 208 г брат посадника Дмитра, Борис Мирошкинич, с участием прибывшего из Владимира великокняжеского «мужа» Лазаря, «повеле убити (противника Всеволода III Большое гнездо) Ольксу Сбыславиця на Ярославли дворе»[65], что, несмотря на отсутствие прямой связи с вечем, вполне отвечало общерусской традиции вечевых расправ, часто осуществляемых прямо на вечевой площади.

Во-вторых, не застраиваемая на протяжении всего средневековья площадь в Детинце перед южным входом в Софийский собор (около 1 гектара) вмещала не менее 10-15 тыс. человек, что значительно превышало общую численность вечников – по древнеславянской традиции - глав свободных городских семей, «мужей новгородцев». Не случайно ее вплоть до 1478 года, помимо желающих собрать наибольшую толпу оппозиционных боярских группировок, изредка официально использовали в качестве альтернативного места сборищ явно в целях общенародных сходов, со «всеми новгородцы» (как в 1299 и 1477 гг.)[66]. Не даром проходившее на выродившемся «в 300 золотых вече поясов «гадание» во время выборов высших церковных иерархов вплоть до 1478 года было двухступенчатым, поскольку уже подготовленные жребии при всенародном приутствии тянули в святой Софии. Дело тут не только в том, что Софийский собор являлся государственным символом, а владычный двор находился там же. Под 1299/1300 г., в ходе нейтрального описания владычных выборов, новгородский летописец фиксирует всенародный сход в Детинце «съ всеми новгородци», явно противопоставляя общенародный состав этого собрания предшествующему сходу на Ярославом дворище, где 300-500 «вятших» представителей «всего Новгорода» «с посадникомъ Андреемъ», «много гадаша», фактически, все решили заранее. Особенно если учесть, что как известно, максимальное число жребиев (3) явно нарочно уступало числу городских концов, уже к переносу общегородских сходов «на Ярославль двор», Очевидно это было, отчасти сделано во избежание церковных интриг, т. к. педставители духовенства (особенно «клирошаны» Св. Софии, а так же не менее авторитетные не выборные «игумени» крупнейших пригородных кончанских монастырей) влияли на выборы, порой, даже лично являясь общегородской сход, когда дело касалась вопросов связанных с церковью[67]) С другой стороны, это делало таким образом, и формально предваряющие боярскую жеребьевку общенародные светские кончанские сходы «Всего Новгорода» реально фиктивными. В Св. Софию же, хотя жребий, по старой нерушимой традиции, наверное и в тот раз формально тянули там, перед всем народом – готового владыку Фектиста уже «введоша с поклономъ»[68]. Значит, причина переноса вечевых сходов была связана вовсе не с перенаселением города. Чтобы понять ее - вспомним разницу размеров площадей у св. Софии и на Ярославом Дворище. В условиях всенародного схода перед Св. Софией, сравнительно малочисленному боярству было труднее влиять на вече. Зато в рамках всесословного представительства боярам стало проще проводить собственную политику, что уже несколько десятилетий спустя привело к окончательному вырождению общегородского веча.

Как показывают тексты поздних вечевых грамот общегородского веча в орган боярской олигархии повлекло дальнейшую официальную дифференциацию прав участия в общественной жизни уже среди «меньших» вечников – житьих, купцов и черных людей, причем волеизъявления каждого из этих сословий порой не учитывались даже исходя из их участия в предварительных всенародных кончанских вечах. Об этом наглядно свидетельствуют неучет купцов (выделившихся в качестве отдельной категории вечников еще в составленном лишь от имени купечества договоре с Ригой 1303-07 гг)[69] в составлении вышеупомянутого «ряда» Тверью в 1372 г[70]., и так же включавшем представительство от всех остальных свободных новгородских сословий собрании 1385 года[71]. Или же, напротив, неучастие уже черных людей в составлении договора с Литвой в 1470-71 гг[72] в котором опять же принимали участия все прочие слои новгородского общества, а так же неучет воли черных людей и житьих в 6 поздних боярско-купеческих договорах с Западом 1421, 423, 1435 ,1436, 1450, 1466 гг.[73]. Более того, закрепленное на официальном уровне вечевое неравноправие среди «меньших» вечников распространилось и на всенародные кончанские веча. Об этом наглядно свидетельствует демонстрирующая фактически полное бесправие в распоряжении черными землями низших слоев новгородского общества составленная от одних бояр и житьих жалованная грамота Славенского конца Савинно-Вишерскому монастырю (не позднее1417 г[74]. Согласно В.Л. Янину - 1460-е гг[75].). Показателен полный не учет воли купцов и черных людей, несмотря на их прямое участие общенародных кончанских вечах.

В этой связи разложение «меньших» на житьих купцов и черных людей связано вовсе не с поздним разложением городской общины, а с уже формально узаконенной дифференциаций прав участия в общественной жизни каждой из вышеупомянутых категорий. Не случайно разложение «меньших» на житьих и купцов и черных людей (особенно если вспомнить так же 4 чисто купеческих грамоты) фиксируется в вечевых актах преимущественно в случае неучета воли хотя бы одного из этих сословий. Исключение составляют только четыре всесословных договора с Западом 1303-07 28.01.1323, 1336, и 1342 гг. составленные от имени купцов и «всех новгородцев» («всего Новгорода» и купцъ»), а так же предшествующие вырождению общегородского вечевого органа летописные сообщение за 1137, 1204, 1255 и 1258 гг. Впрочем, отсутствие за 1137 год свдений о житьих связано исключительно с неясностью их гражданской позиции во время общественного конфликта. Не упоминание не только житьих, но и купцов за 1204 г, как было сказано выше, было связано с литературным противопоставлением черни боярству. Что касается отдельных упоминаний черни за 1255 и 1258 гг., то там, она, блокируясь против «вятших» с прочими «меньшими» при этом вела себя особо вызывающе. Еще одним исключением являются так же 5 позднейших вечевых актов 1440-70 гг., демонстрирующие связанные с древней традицией всесословного распоряжения республиканской казной крайне редкие случаи всесословного представительства на тесной вечевой площади «на Ярославле дворе» «от бояр, житьих людей, и от купцов, и от черных людеи»[76]. В данном случае поименный учет каждого сословия объясним тем, что от каждого из них надо было специально набирать представителей. Демонстрирующая полное бесправие низших сословий в распоряжении черными землями вышеуказанная жалованная грамота Славенского конца Савинно-Вишерскому монастырю (к тому же этот акт лишь утверждал прежнее пожалование от одних степенных и «старших» посадников и тысяцких)[77], а так же явно нарушавшие древнюю традицию всесословного распоряжение казной, 4 чисто владычных поземельных акта 1450-70 гг[78], наглядно показывают, насколько фактически были фиктивными эти всесословные представительства на «Ярославле дворе».

Преамбула составленных от имени всех сословий в 4 вышеупомянутых договоров с Западом противопоставляющая купцов и «всех новгородцев», «весь Новгород», в лишь подтверждает тезис о разложении «меньших» вечников исключительно на основе официально закрепившейся дифференциации прав участия в вече органе уже сложившихся свободных сословий новгородского общества. Примечателен в этом плане вышеупомянутый всесословный договор с ригой 1303-07 г.г, где «и от всего новгорода» стоит перед «купцъ», в то время как во всех остальных случаях оно являлось традиционным докончанием, сохранявшимся даже в случаях всесословных представительств на «Ярославле дворе» в качестве отдельного учета воли предварительных общенародных сходов «пяти концевъ». Это показывает, что даже выделенные в качестве отдельной категории купцы фактически играли в этих договорах не то, что не ведущую, но крайне ничтожную роль, занимая последнее место даже в рамках общенародных кончанских сходах. Впрочем, это неудивительно если учесть скромное положение купцов в боярской республике. Не случайно, помимо, отмеченной В.Л. Яниным ликвидации расположенного в Иванском сто купеческого торгового суда, о чем говорит отсутствие оного в подробно разбиравшей все аспекты судопроизводства НСГ[79], формально входившие в Осподу 2 купеческих старосты (старосты Иванского ста) порой значились в преамбулах торговых договоров среди вечников, причем после бояр[80]. Более того, иногда учитывался лишь один старосты[81], а часто – не писали обоих[82]. Тем более, что важнейшие договоры с Западом заключались от купцов и бояр (ок. 6)[83], или вовсе от одних «больших», Вспомним, откровенно не учитывающий даже, возглавляемые тем же боярством предварительные сходы «пяти концев» «Всего Новгорода», составленный от одних «больших» договор с Ливонским орденом (1420 г), лишний раз подтверждающий тезис о вырождении общегородского веча[84]. В этой связи 4 чисто купеческих договора с Европой 1371, 1372, 1405, 1409 и гг.[85] вовсе не надо трактовать буквально как результат чисто купеческих сходов. Имея тесные связи с Ганзой и Готландом, боярский Новгород не мог не стремиться сам предстать перед ним торговой республикой. Восторженные отзывы всех дошедших до нас записок иностранцев о тамошнем народовластии и богатейших купцах, наглядно показывают, как ловко подлинным хозяевам Новгородской земли – уполномоченным «вятшим» выразителям воли купцов и «всего Великого новгорода» – удалось скрыть скрыть свое всевластие от всей Европы. Тем более, что все эти иностранные авторы, за исключением лишь фламандца Ж. де Ланнуа, сами не были в Новгороде, и лишь выражали общеевропейские представления[86]. Причем даже лично посетивший Волховскую столицу фландрийский рыцарь, верно отметив влиятельность «богатых и могущественных удивительно больших сеньоров... и не имеют русские великой Руси других властителей, кроме этих бояр» (на что и принято делать упор в историографии), в целом все же остался в заблуждении, что в конечном счете все решала (прямо противопоставленная им боярству!) «община», «как [она] этого хочет»[87]. Впрочем, как очевидно из его же собственного труда, в Новгороде он общался лишь с местным боярством, причем в основном - с высшими должностными лицами[88]. Не говоря уж о том, что, сам Ланнуа, как, впрочем наверное и многие иностранцы, отличался полным незнанием русской речи[89]. Что и дает исчерпывающий ответ на его явно противоречивое описание Новгородской государственности, с одной стороны зиждившейся на боярском всевластии (тем более с учетом привлечения явно преувеличенных данных относительно боярского землевладения длиной аж по 800 км.), но имевшей при этом «общинное управление»[90].

В этом свете вполне понятно, почему с давних пор с Новгородом в тесном торговом альянсе, ганзейские, готские, и прочие «немци», постоянно жившие в Новгороде на примыкавших к «Ярославлю двору» Готских и немецких Дворах, все равно искренне оставались в сформированном не без их влияния общеевропейском заблуждении о новгородском народоправстве.

Даже лично заключая с «boyaren» на (вполне сопоставимом с тогдашними западными столь же представительными, элитарными парламентскими структурами[91]), вдобавок изредка включавшем всесословные представительства, выродившемся в «ССС guldene gordele» (300 золотых поясов – нем.) вече фиктивные чисто «купеческие» торговые договоры (а то и от купцов и «всех новгородцев», представители Ганзы и Готланда всерьез почитали 300-500 новгородских «господ» прямыми выразителями воли всего купечества. Да и то лишь с общего на то предварительного благословения, поражавших иностранных гостей своим внешним демократизмом, в сравнении с их отечественными представительными сходами цеховых и гильдийских старшин, в лучшем случае -мастеров, «[всех] пяти концев [всех свободных глав семейств] Новгорода». Отсюда и заключенный с боярством 3 июня 1326 г на тесной вечевой площади, тем не менее формально, всесословный новгородско-норвежский договор, причем, «с новгородци всеми и каждым, как бывало прежде между нашими предшественниками»[92]. Это помимо вполне оправданного исконно новгородского названия всех европейцев «немцами», лишний раз подчеркивает удивительную политическую изощренность нескольких сот «лучьших» представителей «All Nougarden men» с предварительных общенародных сходов «всих пяти концев». Вспомним т. н. чисто купеческого договор с Ганзой, Готладном и прочим заморским купечеством (ок. 22.08.1371 г.). Тогда, выступавшее на выродившемся «в 300 золотых поясов» общегородском вече лишь «от всех купцов новгородских» боярство, в то же время даже сочло нужным хотя бы формально учесть волю возглавляемых им же предварительных общенародных кончанских сходов[93], что в условиях (так или иначе, признаваемого всеми авторами) боярского влияния, наглядно показывает, насколько сосредоточившие всю власть «лучьшие» выразители народной воли чувствовали себя безнаказанно, что пренебрегали соблюдением элементарной, даже выгодной им, формальности.

Что касается участия черных людей в составлении «ряда» с Тверью 1372[94] г. и собрании 1385 года, в коих не учли волю стоящего выше них купечества, то столь далеко было восстание Степанки 1418 г, начавшегося с многолюдного «коромольного» сборища на и вокруг тесной общегородской вечевой площади. Фраза повстанцев, брошенная в ходе очередной смуты, что все бояре «намъ супостаты суть», а главное – затронувшие так же монастырскую собственность, устроенные ими поражающие по своим масштабам грабежи, на том основании, что «зде житници (богатства) боярские»[95], исчерпывающе продемонстрировали роковое для боярской республики уже окончательно сложившееся антибоярское самосознание черни, причем направленное не против отдельных «плохих» бояр, а уже против политики всего боярства. Вспомним справедливо отмеченный в этой связи В.Л. Яниным цикл написанных с позиций низших слоев (в частности, купцов), литературных произведений XV века (напр. «повести» о посадниках Щиле и Добрыне – Л.Р.). Не подвергая критике саму боярскую государственность, в них тем не менее сурово осуждается «боярский неправый суд» и мздоимство всех бояр и посадников[96]. Вполне понятно, что ввиду все усиливавшихся и ожесточающихся смут, еще за несколько десятилетий до этого, чувствуя зыбкость своего положения, боярство пыталось заручиться поддержкой народных масс. Не случайно именно с последней трети XIV века боярская Оспода стала формировать делегатов от черни в выражающих чисто боярскую волю дипломатических переговорах с князьями. Вспомним делегатов от Черни Воислава Поповича[97] и Василия Огафонова во время переговора с Дмитрием Донским (1371-2)[98]. В тех же целях в последние недели новгородской независимости будут проходить эпизодические формирования делегатов от черных людей в выражавших сугубо боярские интересы дипломатическом переговорах с Иваном III (7. 12. 1477 и 8. 01.1478 гг.)[99].

Впрочем, допуская делегатов от черни, боярство не ослабляло своей власти. Когда 10.01.1478 года Великий князь передал в осажденный Новгород боярам, житьим и черным людям свой давний наказ передать ему в личное владение Ярославо Дворище, служившее местом общегородских сходов, московским послам «отвечали» лишь «бояря и житии»[100]. А два дня спустя, окончательно обдумав этот вопрос (князь дал понять, что очистив вечевую площадь, соответственно ликвидирует и республику), «прежденареченые» боярско-житьи представители вовсе явились к князю одни[101].

А на другой день, 13 января, решившись подписать окончательную капитуляцию, бояре с житьими привели с собой разовую купеческую делегацию. Но при этом не решились (даже в целях выгодной имитации внутреннего единства своей хоть и сдавшейся, но уважавшей себя земли) выставить откровенно фиктивное представительство от черни[102]. Однако, и роль делегатов от житьих была ничтожна, тем более в то время царила «Олигархия Совета Господ» в который житьи давно не входили, зато все направляемые Осподой боярские делагаты начиная еще со времен Яжелбицкого мира (1456 г) постоянно являлись высшим должностными лицами. Не случайно, московский летописец часто называет боярских делегатов «посадниками». Показательно и появления значительного числа вечевых грамот, начиная с 1420-х гг., составляемых исключительно от высших чинов Осподы. В частности, откровенно нарушающую древнюю традицию всесословного распоряжения казной, вышеупомянутые 4 владычных поземельных акта. Особо интересна демонстрирующая фактическую полную ликвидацию не только общегородского, но и (официально лишенные кончанских судов[103]) кончанских веч, грамота Славенского конца, о размежевании земли Саввино-вишерского монастыря(1435-1456) гг, которую составили «промежъ себя» лишь посадники «с посадничьим братом (родным братом одного из них) Иваномъ Скиринымъ»[104]Примечательны датированный еще 1417 г. крайне нетипичный чисто владычный договор с Ригой, Юрьевым и Колыванью[105] (в ряде случаев владыка вообще не участвовал в договорах с Западом), а так же составленный лишь от высших должностных лиц договор с Литвой (1411 г)[106]. Значит, еще за семь лет до восстания Степанки (к последствиям которого и принято привязывать внезапное ведения «Олигархии» - сосредоточения всей власти в руках Господы - высшие должностные лица порой не стеснялись открыто показывать свое полновластие. К тому же, реформа 1418-20 гг. (о самом проведение реформы мы не знаем, просто с этого времени в источниках появляются оставляемые в Осподе старые – уже смещенные посадники и тысяцкие, отсутствие ранних сведений о которых, кстати ничего не доказывает, тем более, что тысяцкие упомянуты во множественном числе еще в договоре с Западом 1405 г[107].) с которой и принято связывать возникновение Олигархии, в действительности, была не однозначной. Включая своих представителей в Осподу, прочее боярство вовсе не хотело само терять власть. Так, если раннее посадников и тысяцких выбирали голосованием, то уже в открытом И.Э. Клейненбергом ганзейском источнике начала 1420-хх сказано, что уже к тому времени их стали избирать «наугад», «гаданием»[108]. Это, как видно на примере выборов высших церковных иереархов в Новгороду означало жеребьевку. Причем, «гадали» хоть и с предварительным учетом возглавляемых тем же боярством кончанских веч (отчего монополизировавшие общегородские сходы несколько сот «вятших» представителей всего Новгорода носило общее название «новгородци»), но прямо на выродившемся в «300 золотых поясов» общегородском вече, причем традиционное число потенциальных кандидатов на должность (3) явно нарочно не соответствовало 4, а затем и 5 концам. Так и здесь «гадания» максимально сгладили предвыборные интриги, что привело к исчезновению межкончанской борьбы, проходившей под неприкрытым началом рвущихся к власти боярских партий. Однако, это вовсе не отменяло саму олигархию Осподы, которая являлась естественным последствием вырождением общегородского веча, когда сосредоточившее в своих руках всю власть боярство, с учетом все возраставших смут, принялось делить уже между собой власть не только над всем городом и «землей», но и над большинством представителей своей касты. Еще в ходе вышеуказанного «ряда» с Дмитрием Донским 1371-72 гг, все боярские делегаты являлись посадниками[109]. Прослеживающаяся еще с 1301 г удивительная синхронность смены посадников и входящих в Осподу кончанских старост (каким образом бы не смещался посадник)[110] лишь подтверждает тезис о боярском стремлении максимальной централизации власти, трудность которой, как известно, составляло исключительно присущий всему новгородскому боярству в целом приоритет личных интересов над корпоративными, что собственно и являлось причиной постоянной борьбы за власть между разрозненными боярскими группировками.

В этом свете ок. 20 поздних вечевых грамот «от всих новгородцев» «от всего Новгорода» демонстрируют не только пережитки общины, а фиксацию формального равноправного участия в их составлении всех свободных сословий новгородского общества, прямо (с тесной общегородской вечевой площади) или косвенно – с предварительных всенародных кончанских веч – выражавших свое волеизъявление. Другое дело, что часть этих договоров была составлена под началом приглашаемых в Новгород князей, тогда фактически ничего не решавшие все новгородские слои и вправду были равны, ведь с ними лишь «докончаша». А порой и вовсе их не учитывали. Составленный фактически от имени князя Андрея Александровича в 1301 г. договор с Любеком, учитывал волю лишь членов Осоды, не фиксируя волеизъявление даже прочих бояр- венчиков[111]. Но в большинстве остальных случаев, подобное формальное равноправие являлось очередной попыткой «лучьших» представителей всего Новгорода, опереться на все более озлоблявшиеся народные массы (demagogia знатис самими demagogus была известна минимум со времен не менее «традиционного» общества греческих республик-полисов). И кстати, небезуспешной, отсюда и сравнительно позднее формирование антибоярского самосознания черни, долгое время восстававшей против отдельных «плохих» бояр, но при этом слепо верившей явно использовавшим частые смуты в своих личных целях «хорошим»[112]. К тому же средневековые люди никогда не мыслили себя вне жестко регламентированной сословной структуры общества, и, воспринимали спокойно сам факт возраставшего боярского всевластия, выступая лишь против отдельных проявлений боярской политики, что, тем не менее, вовсе не отрицает так или иначе признаваемой всеми исследователями, классовой подоплеки частых новгородских «встаней» черни. Однако, никакая законность боярской власти, и личная политическая изощренность боярства не смогли предотвратить все усиливавшиеся и ожесточавшиеся социальные противоречия. Не случайно обилие откровенно противостоявших боярской политике простонародных «коромольных веч»[113], которые (кроме 1228 г.), начиная с 1291 г[114]. собирались уже после вырождения в «300 золотых поясов» общегородского веча. Причем уже начиная с 1228 года рядовые новгородцы не шли на обширную площадь в Детинце, а принципиально создавали смертельную давку на и вокруг тесной площадки на «Ярославле дворе» - так была велика их ненависть к собиравшимся здесь подчиненным боярству, а затем – чисто политике чисто боярских, общегородским сходов. Разумеется, в целом сочувствовавший страдавшим в ходе частых смут знатнейшим боярам и высшим церковным иерархам, официальный новгородский летописец был отнюдь не склонен анализировать подлинные истоки социальных противоречий. Это и вызывает споры в науке относительно интерпретации общественных конфликтов на берегах Волхова. В то же время существует отдельные нейтральное летописное упоминание о жестокой вечевой казни «коромольников» Причем, уже за 1291 г.[115], после вырождения общегородского веча. Сосредоточившее в своих руках всю власть боярство еще задолго времен известной репрессивной политики литовской партии, всеми силами старалось подавить любые простонародные сопротивления, лишь усиливая тем самым, неизбежные при его же политике, социальные противоречия.

Другое дело, что, как верно писал Ю.Г. Алескеев, «деятели прошлого – не символы добра и зла, а живые люди своего времени»[116], так и новгородские бояре были прежде всего живыми людьми своей земли и своей эпохи, прямые и законные потомки древней местной племенной знати, с рождения привыкшие стоять во главе общества, и отстаивать прежде всего личные, сословные интересы.

Вспомним ту естественность, с которой новгородский летописец описывает откровенно продиктованное личной жаждой власти явное руководство в общенародной межкончанской борьбе знатнейших бояр. Причем, единственных поименно упомянутых в этих событиях. Прочие участника последних официально значились общим словом «славляне»/«неревляне», и. т. д., а то и прямо [боярскими] «пособникы» (напр. под 1342 г[117]), т. е. являясь физической опорой боярства, имели политическую роль весьма скромную. Это лишний раз подтверждает тезис о том, что подобное боярское поведение считалось вполне нормальным. Даже А.В. Петров признал, что: «впринципе можно согласиться, (c В.Л. Яниным и В.Н. Бернадским – Л.Р.) что среди факторов поддержки «простой чадью» борьбы территориальных боярских группировок за посадничество, находилось ее сословное недовольство, умело канализруемое «своими» боярами» против наличных городских правителей - «чужих бояр»»[118]. Не говоря уж о том, что начиная еще с 1218/1219 г. (остальные случаи имели место быть после вырождения общегородского веча) рвущиеся к власти бояре Торговой или Славенской стороны - «онипола» (тогда представленное единым Славенским концом – принципиально собирали всех «мужей» «ониполовцев» на и вокруг тесной общегородской вечевой площади «у Святаго Николы»[119]. Причем вовсе не служившей по совместительству (по известной древнерусской традиции рассчитанным всенародный сход[120]) кончанским вечем «славлян». В 1359 г знатнейшие «славляне» (не отделенные летописцем от формально лишь представляемого ими предварительного схода «Славенского конца») появились на «Ярославле дворе» строго организованной группой, где весьма ловко и четко тут же свершили переворот в посадничестве[121].

Следовательно, начиная с 1218/19 гг. знатные «славляне» принципиально заставляли стоять полгорода в давке (впрочем меньшей, чем толпящаяся на «Яролслали дворе» «коромольная» чернь, составляющая большинство свободных «мужей новгородцев) руководствовались иными принципами. Возможно, они символизировали (в боярской республике Св. Софии, как и в любом средневековом обществе, был свой четкий язык символов) свое явное стремление добыть посадничье место на стоящей здесь общегородской вечевой трибуне - «степени», равно как и стоящие В Детинце «оу Софии» «софияне» – посадничье кресло в заседавшем на окрестном Владычном дворе Совета Господ. Главное, что «меньшие» «славляне» сами были на все готовы, уповая на чуть лучший исход при очередном перевороте в боярской Осподе. Тем более, что не помещаясь на тесной площадке у Св. Николы, и вынуждено заняв проулки, они плохо слышали речь своих «лучьших» ораторов, ловя лишь общую интонацию. Это (вспомним эффект современных дискотек пусть с оглушительной, но нарочно нечеткой, музыкой) еще сильней их объединяло и возбуждало. Летописные примеры частой победы «славлян» над (рано распавшимися на 3 возглавляемых боярством конца с обособленной Прусской улицей) «софиянами», на открытой территории (Великий мост), но полный разгром стоящих в неповоротливой давке на «Ярославле дворе» «ониполовцев» в 1342 г всвязи с внезапным тыловым нападением («удариша на Ярослаль дворъ) «софиян»[122] блестяще иллюстрируют вышеизложенное. Причем, преданная помощь «меньшим» своим кончанским боярам, вовсе связанна исключительно с не опровергнутым никем фактором некоторой соседской кончанской сплоченности. Тем более, что (как и в любом сословном обществе) это единство нередко нарушалось. Вспомним полисемантичный состав (в частности, и в плане сторон города), состав литовской и московских боярских партий, а так же индивидуальные поведения «некого людина» - «рыбника» (здесь – представитель «людья», черни, рыбак[123]) в 1418 г[124]., плотницких бояр- «полупрушан» XIV в. - братьев Есифа (1338 г) и Андреана (1359 г.) Захарьевичей, Федора Даниловича (1350 г)[125]. Не говоря уж о неревском боярине Матвее Коске, дяде и соседа Онцифора Лукича[126], в 1342 г., однако, предавшего своего племянника, со всей Софийской стороной, перейдя на строну славян, будучи посланным на к ним «Ярославль двор» за находившимся там владыкой, за что не дождавшись не его самого не владыки«Онцифор с пособникы», неожиданно «удариша На Ярославль двор», «всадиша [Матвея] в церковь»[127]. Не говоря уж о том, что, как известно, сами концы состояли из разрозненных между собой улиц Помимо всегда действовавшей слаженно и отдельно от граничавших с ней Згагородского и Людина конца Прусской улицы, вспомним тот факт, что в 1475 году против посадника Федора Исааковича Борецкого выступил не весь Славенский конец, а лишь Славкина и Микитины улицы.[128]. Тем более, что большинство новгородских общественных конфликтов принимало общегородской характер. Хотя бы в виде, возглавляемое рвущейся к власти новой боярской партией общенародное восстание, когда боярина – антагониста не спасал не то, что конец, но даже родная улица. Зато НIЛ под 1350 сохранила, выполненное в нейтральном духе, красочное описание жестокой расправы над Прусской улицей (Софийская сторона), поддержавшей, перебежавшего к ним боярина Плотницкого района (тогда еще единого Славенского конца Торговой / Cлавенской стороны) посадника Федора Даниловича[129]. Что впрочем не отрицало личной классовой заинтересованности каждого городского сословия. Вспомним вышеупомянутое общенародное восстание 1209 г. Тогда даже по признанию И.Я. Фроянова «богатство и знатность бояр с одной стороны, бедность и понижение социального статуса массы свободных общинников с другой, порождали социальные противоречия, выливаясь в сопротивление народа произвольным поборам и повинностей, изобретаемых правителями в целях личного обогащения, в противодействие кабальной эксплуатации ростовщичеству, получившему широкое распространение в Древнем Новгороде»[130]. Тогда, даже участвуя в общем деле, купечество было заинтересовано лишь в отмене лично взимаемой с него на сословном основании «дикой виры».

Тем более, что большинство общественных конфликтов на берегах Волхова принимали откровенно межсословный характер.

Вспомним так же (как в вышеупомянутых 1137, 1255, 1259 гг. и 1477 г[131].) межсословные столкновения где чернь (1477 г.) чернь+купцы, но каждый за себя (1137 г.) /все «меньшие» с особо радикально настроенной чернью/ и боярство блокировались со всего города сугубо по классовой принадлежности. Или же (что являлось наиболее распространенным явлением в числи частных новгородских волнений) – все обострявшиеся «коромолы» и «встани» черни со всего города. Причем, уже вскоре после вырождения общегородского веча в «300 золотых поясов», принявших, помимо обычных «грабежей» (или замен высших должностных лиц), характер намеренных массовых поджогов боярских дворов, в ходе общей суматохи хозяев, подвергавшихся разграблению поджигателями (с 1267 г.)[132]. А начиная 1299 г[133]. - откровенным грабежом храмов. Что вовсе не отрицает (несмотря на сохранившиеся и в Московский период элементы язычества) отсутствие православного сознания в среде черни. Вспомним (поразившую и бояр) ее фразу «постоим за Св. Софию (независимость Новгородской земли - М. Н.) и домы ангельскыя/церковныя»(1259)[134] Причем, высказанную против противоречащей христианским понятиям[135], (хоть и неизбежной для сохранения Руси, включая Новгород) ордынской «переписи». Тем более, что еще в 1228 г., восставшие против владыки Арсения «коромольницы» не решились убить последнего, спасшегося в Св. Софии, как в святом месте[136]. Не говоря уж о священном для городского плебса духовном авторитете высших церковных иерархов, почему он и выступал против отдельных исполнителей этой должности, как не богоугодных. Зато завоевывавшим репутацию богоугодных, черный люд свято верил, даже когда те действовали на зло его интересам. Вспоминим уже 1338 год когда «коромольная» чернь восстала против архимандрита Ессифа, «думою старого архимандрита Василия» на боярском вече намеренно запертого от них в вечевой Никольский собор. Не в силах войти в храм (как в святое место) ради убийства, «коромольницы» терпеливо «стерегоша» у церкви «ночь и день» но при этом не озлобились на (очевидно, чтимого ими), Василия[137]. Вспомним как непоколебим был духовный авторитет явно придерживавшегося официальных позиций владыки Симеона и для восставших против политики всего боярства в целом, вышеупомянутых повстанцев 1418 г. Это при том, что последние в частности подвергли разграблению хранивший материальные «житници боярские» монастырь Св. Николы на Поле [138]. Следовательно, начавшиеся в XIII веке простонародные грабежи материальных храмовых ценностей (что все равно воспринималось как святотатство) являлись прежде всего следствием (свойственной любой кастовой структуре) все усиливающейся деморализации всего общества. Представители всех слоев порой готовы были на все, лишь бы удовлетворить свои не переросшие в прямой межсословный антагонизм, но ввиду определенного общественного иерархического статуса и рода деятельности, сложившееся, сословные интересы. Именно с этим (а вовсе не с личной поголовной жестокостью людей того или иного сословия, и стоит связывать все ожесточавшиеся массовые «встани» черни и не менее ревностное и корпоративное боярское стремление всеми силами подавить последние. Помимо вышеупомянутой казни «коромольников 1291 г. вспомним жесточайшую легитимную расправу, на выродившемся «300 золотых поясов» общегородском вече, над очередными худородными грабителями-поджигателями (1442 г.), которых не поддержали и прочие свободные сословия[139] В этом плане едва ли правомочно традиционное историографическое противопоставление «самовластного/влиятельного, но не подменявшего все своей волей боярства» «бесправному / в конечном счете все решавшему/народу». Народа (в значение некоторого единства), как такового, не было. Ибо несмотря на не отрицаемые никем, внешние общинные традиции (выродившегося, как мы видели) вечевого органа, те же «меньшие» делились, как известно, на житьих, купцов и чернь, со своими одинаково индивидуалистическими сословными интересами, служа тем самым (как и то же боярство) равным порождением кастовости. Отчего собственно бояре столь умело и пользовались разобщенностью представителей прочих слоев, в целях направления частных устремлений последних в своих, не менее личных, целях.

Не говоря уж о том, что к составлявшему большинство населения новгородской земли (и даже «вольным» жителям новгородским «пригородов») даже худороднейшие свободные «новгородци» относились свысока. Не было борьбы между боярами и народом – были естественные социальные противоречия в кастовом обществе когда представители каждого сословия было готовы на все, в целях удовлетворения своих равно индивидуалистических интересов.

Отмечаемое всеми авторами отсутствие в расположенном у истоков торговых путей и издавна торговавшим с Ганзой, боярском Новгороде, свойственных последней, цеховых и гильдийских систем, лишь подтверждает вышеизложенное.

Что в прочем, неудивительно. Так же имевшие большие социальные контрасты, европейские торговые города - республики, в отличие от Новгородской боярской, имели классовую структуру, а не сословную, где все общественное положение (и как следствие – среднее материальное благосостояние) зависело исключительно от происхождения.

Лучшей тому иллюстрацией может послужить полу кастовое подразделение внутри единого новгородского купеческого сословия.

Учрежденное еще Всеволодом Мстиславичем знаменитое «Иванское сто», не смотря на формальный демократизм которого, ограниченного высоким «вкладом» и, способным вместить лишь около 100 человек тесным размером, включавшей, как известно, так же отдельные складское и собственно храмовое помещения, церкви Иаонна Предтечи на Опоках (1127 г.), фактически носило полусословный характер, формируя элиту среди купечества. Вспомним, что, согласно еще Уставной Грамоте Всеволода Мстиславича, члены вновь учрежденного Ста способные регулярно вносить взносы тысяцкому -«идти... вкладом» имели право «идти отчиной», то есть, являться потомственными[140]. Отмеченные в Новгородских писцовых книгах XV в около ста скромных в сравнении житьим (а тем более, боярским) землевладением, но в то же время богатейших в рамках купеческого сословия загородных вотчин[141] удивительно соответствуют около сотни членов вышеупомянутой элиты среди купечества. Более того, несмотря на вою принадлежность к числившемуся в сословных законодательствах единым, купеческому сословию, возможно лишь они и имели право в актах, называться «купцами». Вспомним, например формально чисто купеческие договоры 1405, 1423 гг. и боярско-купеческий договор 1436 гг[142].), где купечество представлено только детьми купеческими – низшей категорией купеческого сословия, во всех остальных случаях стоящей в актах после «купцъ», а зачастую просто не упомянутое. Сообщение ПВЛ под 1398 г., приводя в иерархическом порядке перечень сословий «воевод», из купечества, упоминает лишь «детей купеческих»[143]. Это говорит о том, что превышавшие их по статусу собственно «купьц» едва ли бывшие у них в подчинении простыми, равно как исключенная из списка «воевод» чернь, «воями». Напротив, «купьц» по каким-то причинам были освобождены от военной службы, что может быть скорее всего связано именно с их членством в полусословном Иванском «сто».Еще изгнанный из Новгорода в 1336 г. киевский князь Всеволод Мстиславич, в своей Уставной Грамоте Церкви Иоанна Предтечи, не отнимал у не«Иванскых» купцов принадлежности их к купечеству в целом, так и выводя - «не пошлый (не заплативший вступительный «вклад» в Сто – Л.Р.) купец». Тем не менее, он тут же прямо отождествлял вступление в «Иванское» сто и в «купьчество» в целом.[144].

Тогда понятно и полное отсутствие в актах (формально составляемых боярством и от детей купеческих) летописных «гостей» - купцов совершавших торговые экспедиции за границу. «Гости» соответствовали сотне Иванских «купц», формально ведавших и «делами гостиными»[145]. Текст (несмотря на свойственные всем средневековым повестям, некоторые художественные мотивы, признанной всеми исследователями достоверной на предмет республиканских новгородских реалий[146]) повести о посаднике Добрыни (XV) прямо приравнивает «гостей» к «купцо[а]мъ новгородцкимъ»[147]

Что, впрочем, не говорит о высоком положении этой купеческой элиты в боярской республике особенно, если учесть фактор вырождения общегородского веча в «300 золотых поясов» Вспомним упомянутые выше частые неучеты, даже в формально чисто купеческих, актах воли входящих в Осподу Иванских старост. Не говоря уж о руководящем положения в Иванском сто (еще как минимум с нач. XIII в, боярского) тысяцкого, именно к которому, как показал В. Л. Янин, и отошел ликвидированный в XV веке торговый суд[148]. Не указанный впрочем, еще в упоминавшем все суды (включая отдельный суд тысяцкого), сообщении Новгородской IV летописи за 1385 г[149].

Те более, что описанная выше полукастовая внутрисосоловная купеческая иерархия являлась прямым следствием жестко регламентированной сословной структуры новгородского общества.

Кроме того, большинство (если не все) купечество, не говоря уж о черни, и белом духовенстве - «попове» так же эпизодически формально представляемом в качестве вечников на «Ярослали дворе» согласно археологическим данным, постепенно окончательно утратили право владеть землей внутри города.

Как известно, проводимые долгое время в Новгороде археологические раскопки выявили много важного материала для понимания и дальнейшего изучения некогда существовавшего здесь русского феномена – Новгородской феодальной республики. Однако, как это часто случается, новые открытия ставили перед исследователями и новые вопросы. В частности, в ходе проходивших в разных частях города археологических изысканий, выяснилось, что практически вся (если не вся) территория жилой застройки средневекового города состояла из крупных богатых «дворов»[150]. Но если во всей Руси, в том числе и во всех новгородских «пригородах», «двором» могла владеть каждая, даже самая простая, свободная городская семья, то крупные размеры, богатство новгородских дворов (на территории которых вдобавок помимо самих хозяйских «хором», в массе находили мастерские ремесленников, а порой дома, однозначно принадлежавшие в частности, представителям купечества и белого духовенства, не могли не вызвать недоумения. Особенно с учетом ограниченной площади средневековой городской территории и так или иначе, признаваемой всеми авторами, социальной стратификации внутри свободного новгородского населения. В этой связи одной из проблем, вызвавших не мало споров в историографии был вопрос о социальном характере городского землевладения, который всем авторам представлялся неизменным на всем протяжении Новгородской независимости.

В 1969 г. сопоставив площадь жилой застройки средневекового Новгорода со средним размером городской феодальной усадьбы, В.Л. Янин предположил, что средневековый Новгород едва ли не изначально, состоял всего лишь из трехсот, причем исключительно боярских дворов[151]. Новаторская точка зрения В. Л. Янина вызвала много споров в науке. Свои взгляды ученый развил так же в последующих исследованиях[152]. Однако наиболее радикальным стало высказанное в 1988 г. мнение В.Ф. Андреева. Пересчитав, преимущественно, общую площадь жилой застройки, последний предположил, что территория средневекового города, неизменно вмещала до 4-5 тысяч усадеб, которые, таким образом, принадлежали не только боярству, но представителям всех, в том числе и самых простых новгородских семей[153]. Кто из исследователей прав? Был ли средневековой Новгород исключительно аристократическим городом, или в новгородской боярской республике всем настолько хорошо жилось, что почти каждая, даже самая простая семья, могла себе позволить жить в собственной усадьбе? Как тогда быть с тем фактом, что на городских дворах, помимо хозяйских “хором” массово находят мастерские ремесленников, а порой – жилища, определению принадлежавшие купцам и клирикам[154]? Последующие археологические раскопки убедительно доказали, что среднестатистический размер городской усадьбы был не 2000 м²[155], как в свое время полагал В.Л. Янин, (хоть и не 500-600 м², согласно весьма заниженным, учитывающим лишь минимальный размер дворов, данным В. Ф. Андреева[156]) а около 600-800м2[157]. Вместе с тем, площадь жилой застройки средневекового Новгорода была вовсе не несколько сот гектаров, как это представлялось В.Ф. Андрееву[158], поскольку, вся территория средневекового города как это видно при внимательном изучении Новгородской топографии, с учетом всего пространства внутри земляных валов, составляла всего 200 га, как и предполагал В.Л. Янин[159]. Тем более, если сделать поправку на позднейшие гидрографические изменения, особо ощутимые на примерах заметного изменения береговой линии в районе Детинца, а так же Людина конца, еще значительнее «увеличившегося» с объединением прибрежного архипелага[160]. Что же касается площади жилой застройки средневекового города, то она, за вычетом береговых и внутренних укреплений, улиц, площадей, Торга, монастырей, приходских храмов, а так же реально существовавших в черте города пустырей, пашен и огородов, как это не покажется странным, в действительности составляла меньше половины от общей площади средневекового города и не превышала 60 га[161] и, соответственно, могла вместить, порядка 1000 усадеб. Это вполне соответствует общему количеству семей бояр и меньших бояр, в республиканский период новгородской истории известных, как «житьи». Представители «молодших» сословий Новгородской республики – купцы и черные люди[162], а так же «попове» - белое духовенство, таким образом никак не могли быть в числе владельцев этих усадеб, поскольку численность всего населения средневекового Новгорода еще в XII-XIII вв составляла не менее 20-30 тыс. человек[163]. Таким образом, выдвинутые в 60-е гг. предположения В.Л. Янина об боярском характере городского землевладения на сегодняшний день кажутся хотя и не полностью подтвердившимися (собственными усадьбами, по-видимому, располагало не только боярство, а более широкий круг аристократии), но более близкими к истине, чем гипотезы В.Ф Андреева. В то же время остается не вполне проясненным ряд вопросов, связанный с таким распределением собственности среди горожан.

Ведь, если вся земля в городе принадлежала аристократии, где же проживало остальное свободное население Великого Новгорода? Ответ на этот вопрос отчасти дают археологические раскопки, которые демонстрируют нам, что хотя знати принадлежала практически вся территория жилой части средневекового города, по крайней мере, подавляющая часть незнатного новгородского населения проживала непосредственно на территории феодальных усадеб. Однако, здесь, возникает другой, не менее важный вопрос. Когда и каким образом новгородской аристократии удалось монополизировать все городские земли? К сожалению, процесс присвоения городских земель не нашел своего прямого отражения в весьма ограниченной, дошедшей до нас, сумме источников. И я не буду останавливаться на уже изученных методах приобретения разрастающимися и дробящимися на отдельные роды аристократическими семьями новых владений, к примеру, путем государственного пожалования, покупки, или же закабаления свободного население Новгорода. Хочу лишь отметить одно интересное обстоятельство. В летописном описании крупного пожара 1211 года, на которое обратил внимание В.Ф. Андреев[164], общее количество (причем не всех, а лишь пострадавших от огня) дворов исчисляется аж 4300-ми[165]. Цифра, кстати, вполне правдоподобная для такого крупного города, каким в то время бесспорно являлся Новгород, причем, разумеется, показывающая, что городские земли в то время еще не представляли собой исключительно аристократической собственности. Очевидно, что процесс приобретения новгородской аристократией городских земель был постепенными, и было время, когда городские земли не состояли из одних усадеб знати, а простое население Новгорода имело возможность владеть своей землей. Согласно В.Л. Янину, процесс «обояривания черных земель», в частности, внутри города, был «практически завершен» еще в середине XIV столетия[166]. Однако, с нашей точки зрения, относительно близкое расположение к центру города открытых археологами внешних укреплений 1335 года[167], свидетельствует о том, что присвоение городских земель новгородской аристократией завершилось не к середине, а уже к концу XIV столетия, ближе ко времени возведения сохранившихся до наших дней земляных валов, вместивших, разумеется, все городские усадьбы новгородской знати, но при этом не включивших в себя населенные черными людьми расположенные у стен древнерусских загородных монастырей Антониеву и Воскресенскую слободы и слободу Кожевников. Причем, причиной такому определению границы новых валов едва ли послужили копоть и неприятные запахи, сопряженные с процветающими в этих слободах ремеслами (как иногда представляется в литературе), – средневековые новгородцы в этом отношении были непритязательны, ведь в самом Новгороде, на территории боярских усадеб были в большом количестве обнаружены мастерские кузнецов, литейщиков и даже кожевников[168], более значимым для обозначения границ города, было его четкое отделение от загородных «черных слобод». Не случайно, сообщение Новгородской IV летописи за 1471 год «пожгоша новгородци вси посады около Новгорода»[169], даже назвав эти древние загородные слободы «посадами», прямо противопоставляет их сравнительно недавно к ним подступившему и окончательно превратившемуся в своего рода, «белую слободу» самому городу Великому Новгороду. Более того, соблюдавшаяся до 1478 г. заповедность «посадов» связана с вековой их социальной замкнутостью. Другое дело, что согласно данным писцовых книг XVI столетия, в Московский период эти слободы были включены в состав городских концов, воспринимаясь с ними, как единое целое[170]. Следовательно, отмеченные В.Ф. Андреевым позднейшие летописные сообщения относительно большого числа городских дворов[171], в действительности могли учитывать не только территорию внутри городских валов, но и «загородья», «заполья». Не говоря о том, что и внутри валов численность дворов в Московский период возросла не менее, чем в два раза. Это неудивительно, так как в ходе осуществленном при Иване III массово «выводе» местной знати (а так же, по крайней мере, в значительной своей части, жившего на их дворах купечества), с заменой их новыми, порой незнатными поселенцами описанный выше олигархический характер городского землевладения должен был быть подвергнут переустройству в связи с демократизацией городской застройки. Согласно данным писцовых книг XVI столетия, среднестатистический размер городского двора в Московский период упал до 300 м², то есть не менее, чем в 2 раза по сравнению с поздним республиканским[172]. Итак, уже к рубежу XIV-XV веков, подавляющая (если не вся) часть территории жилой застройки средневекового Новгорода принадлежала усадьбам аристократии, на которых вынуждено оказалось большинство представителей низших свободных сословий, составлявших большую часть городского населения. Это положение объясняет многочисленные находки на территории городских усадьб ремесленных мастерских, где трудились «черные люди» – представители низшего свободного сословия Новгорода, в то время как при высоком уровне развития городского ремесла, новгородской аристократии было ни к чему, да и едва ли выгодно, специально содержать при себе собственных ремесленников. Более ясными в этой связи становятся и результаты раскопок А..В. Арциховского в Неревском конце, в ходе которых на территории бывших дворов были обнаружены так же жилища купцов и клириков[173]. С этой точки зрения понятно и отсутствие упоминания о купцах и «черных людях» (несмотря на их прямое участие в общенародных кончанских вечах) в составленной лишь от имени бояр и житьих жалованной грамоте Славенского конца Саввино-Вишерскому монастырю (не позднее 1417 г.[174]; по В.Л. Янину – 1460-е гг[175].).Утратившие возможность владеть городскими землями, представители низших слоев уже формально лишились права распоряжения загородным кончанским земельным фондом, перешедшим в полное ведение крупных землевладельцев. Отраженное в данном акте фактическое бесправие низших сословиям в распоряжение черными землями, проясняет и сам механизм присвоения знатью городских земель.

Разумеется, отсюда нельзя делать вывод, что завладевшая городскими землями знать закабалила остальное население Новгорода. Несмотря на все усиливающееся боярское влияние, низшие новгородские слои все же сохраняли за собой некоторые права, в том числе и в политической сфере. Например, купцы вплоть до момента присоединения Новгорода к Москве, были представлены двумя старостами, непосредственно входивших в состав Осподы, черные люди вплоть до 1478 года принимали участие в дипломатических переговорах[176], а представители белого духовенства участвовали в выборах высших церковных иерархов. Причем, согласно местному летописанию, в отдельных случаях, (когда дело прямо касалось вопросов церкви) даже формально сохраняли за собой древнее право прямого участия в светских общегородских вечевых собраниях[177]. Значит, ни о каком полном в юридическом смысле порабощении большинства населения города не может быть речи. Все это подводит нас к мысли о существовании такой формы земельных отношений, при которой высшие сословия не порабощали представителей городских низов, живущих на территории их усадеб.

В определенной степени ответ на вопрос о характере этих отношений еще в 1969 году дал В.Л. Янин. На основе текстов берестяных грамот, найденных на территории уже упомянутых бывших феодальных усадеб в Неревском конце, он сделал вывод, что часть земель этих усадеб сдавалась в аренду[178]. Еще одним подобным свидетельством является найденная на Троицком раскопе, тоже на территории бывшей боярской усадьбы, датированная еще XII веком берестяная грамота № 821, где прямо говорится: «Отъ Негъла къ Петръкоу и къ Якши. Сънаяле землоу на пять летъ. А ныне въкоупънике пришъ и съгониле». («От Негла к Петроку и Якше. Взял в совместную аренду землю на 5 лет, а теперь соарендаторы пришли и согнали»...)[179]. Также представляет интерес тоже найденная на территории бывшей городской феодальной усадьбы берестяная грамота № 406, датированная концом XIV столетия. В ней сказано: «И рыби и мысло и сири а то празка г год(о), [даи] то. А ми тоби господине Офоносе кланаесме»....(«и рыбы и масло и сыры — это празга (арендная плата) за три года, [ты знай(?)] это. А мы тебе, господин Офонос, кланяемся»)[180]... И, хотя подобные свидетельства демонстрируют лишь частные случаи, они показывают, что крупные землевладельцы вполне могли сдавать землю в аренду представителям низших сословий, оказавшимся на территории их усадеб. А те, чтобы иметь кров и место работу, платили им арендную плату.

Более того, внесение арендной платы могло быть единственной гарантией для представителей низших свободных сословий Новгородской республики от полного порабощения их аристократией. В этой связи подчеркнем, что институт земельной аренды был весьма развит в системе земельных отношений Новгородской республики. Например, знатные новгородские женщины имели особое право сдавать свою землю в аренду[181].

Если данная гипотеза окажется верной, то тогда станет понятным, почему во время частых восстаний черни, повстанцы прежде всего подвергали разграблению крупные дворы знати, причем самих бояр убивали редко. Можно предположить, что вынужденные платить за элементарное землепользование, все больше разорявшиеся рядовые новгородцы таким образом реагировали на внешние проявления и последствия крайне болезненного для них процесса присвоения внутригородских земель сравнительно малочисленной знатью.

Не случайно, как верно отмечал В.Л. Янин «По-видимому премущества республиканского строя и его внешний демократизм (в связи с реальной кастовой структурой - Л.Р.) покоился на иных основах. Одно изщ них могла быть гласность вечевого собрания. Хотя его полномочными участниками были богатейшие новгородцы, работа веча шла под открытым небом и люди, не имевшие официального права голоса на нем все же располагали видимостью деятельного участия, когда криками, порицаниями и похвалой реагировали дебатов (последнее, впрочем, не доказано, тем более что вырождение общегородского веча было естественным и бояре его монополизировали законно – Л.Р.). Другая основа может быть связана с многоступенчатостью вечевого собрания. Кроме общегородского веча в Новгороде существовали [общенародные] кончанские и уличные вечевые собрания»[182]. Последний тезис однако весьма верный, по тому как средневековые люди вовсе не стремились к т.н. «борьбе за права человека», все более ожесточенно выступая лишь против отдельных грубых проявлений боярской политики. Участия в кончанских сходах было для них не способом влиять на управление государством, а методом удовлетворить сиюминутные классовые устремления и соблюсти долгочтимую ими формальную «старину», тем более что какие либо устои, так или иначе, во все времена были важны для сохранения государства.

Князья прочих русских земель «целоваша крест» горожанам, обязуясь нести за них ответственность перед Богом, «держати» и «боронити». Причем, эта традиция не исчезла и позже, найдя прямое отражение в обнародованных коронационных речах московских царей, а так же императорских манифестах. В то же время объективно имевший наибольшие социальные контрасты, боярский Новгород всегда значился, как «вольный» город - «область». Не случайно, сам термин «Новгород» геополитического значения, как это видно из отдельно учитывающих волю предварительных общенародных кончанских веч, докончаний вечевых актов «от всих Новгородцев, «от всего (Господина Государя Великого) Новгорода», был нередко тождествен всем летописным «мужам новгородцам» - представителям всех свободных новгородских сословий, прямо – с выродившегося в «300 золотых поясов» общегородского, или косвенно – с возглавляемых тем же боярством общенародных кончанских веч – участвовавших в управлении городом-государством. В этом плане, рано сосредоточившие в своих руках всю власть сравнительно малочисленные «вятшие» новгородцы, считались лишь полновластными представителями города, искренне не видя нужды учитывать интересы остальных социальных групп.

Не случайно, авторы написанной с купеческих позиций повесть о посаднике Добрыне, искрене считали, что несмотря на важную роль посадника, и его «людей» «злых советников» - бояр все решилось в пользу посадника в конечном счете лишь потому, что купцы «биша челом «начаша бити челомъ господину своему отцу архиепископу, имя рек, и всему Великому Новугороду». Хотя били они челом явно с предварительных общенародных кончанских веч, куда с прошлого общегородского схода посадник специально посалал купцам «говорити» свою волю. Возможно, чтобы при случае опереться на физическую поддержку народных масс, так как на прошлом сходе в своем мнении был в меньшинстве среди протчх «лучьших» представителей «от всего народа. Только хоть купцы на кончанских вечах челом и «бити», на последующее общегордское собрание их вовсе не допустили – посадник сам «за старость и за гости начат говорити».

Более того заключительной части повести «посадник с веча [общегородского на Ярославовом дворище] с людьми своими» - боярскими представителями «от всего народа» территориально «всему Новгороду» прямо противопоставлены[183].

И при всем при этом купцы и (представленный на Ярославовом дворище своими «вятшими» представителями) «всесь Новгород»искренни верили, что без их формального согласия посадник с боярством бы ничего не решили. Что касается последних, то они осуждаются вовсе не за самовластие, а за то, что погнавшись за платой со стороны «немцов», католическую «ропату» возвели на месте церкви Иоанна Предтечи (очевидно, собора Иоанна предтечи «на торговище» у Немецкого двора (1183 г) – Л.Р[184].). Причем, по выбору «немцов».А купцы и «весь Новгород» изначально такого кардинального стечения обстоятельств не предвидели, и потому предварительно утвердили саму реализацию проекта, которая будто была бы без их формального волеизъявления не возможна[185].

Вспомним еще запечатленный владимиро-суздальским летописцем 1176 г, когда вечевые порядки на Руси были заведомо повсеместно и «Новгородци бо смолняне бо изначала и Смолнане и Кыане [и Полочане] и вса власти како на думу на веча сходатса на что же стареишии [города] сдумають на том и же и пригороди стануть»[186]. Однако, уже в то время структура и самосознание новгородцев и жителей княжеских областей Руси отличилось принципиально. Так, в переиод с 1775 по 1776 Волховской столице (разумеется не без участия прочих «вятших» вечников, до осуществленного боярством превращения всенародных общегородских вечевых сходов в представительные на «Ярослали дворе» осталась мене 40 лет) пришла к власти новая боярская партия, после чего «новгородци» всесословно резко изменили свои политические пристрастия, исключительно исходя из своих внутренних пристрастий, дважды сменив у себя представителей княжеских ветвей Ольговичей и Мономаховичей[187]. Когда как ни какой внешней угрозы и реальных внутренних неудобств (о которых молчит и официальная новгородская летопись) ни один из этих приходящих князей чинил).

А в том же 1176 году, на княжеском Северо-Востоке Руси, где со времени убийства Андрея Боголюбского, княженье оборвалось, в «старыи» княжеских центрах Ростове и Суздале, «вси боларые [пользуясь отсутствием князя] хотаще свою [сословную] правду поставити (самим утвердить свое кастовое господство), не хотаху створити правды Бжыа», т. е. призвать князя. Но, если ростовчане и суздальцы «слушающе злы члвкъ развратниковъ» то «меньзии» недавно выдвинутого Боголюбским Владимира, очевидно вопреки своим «лучьшим» представителям, все же настояли на призвании князя, будучи готовы иначе «головы свои положи»[188].

Причем, несмотря на официальный характер летописи, это сообщения достойно доверия.

В то время, как в 1215 г. на уже перенесенном на «Ярославль двор» сделавшегося в целях усиления боярского влияния представительном, новгородском общегородском вече Северо-Западная боярская республика получила «вольность в князьях» (причем местный официальный летописец опять применил термин «новгородци», подчеркивая всесословную солидарность «меньших» и фактически все решаюших боярских представителей всего Новгорода) на Северо-Востоке появилось знаменитое «Моление Даниила Заточника». Полностью выражая интересы и социальную психологию низших слоев своего общества, автор искренне считает «что лучше бы ми нога своя видети в лыченицы (лапти – Л.Р.) в дому твоем (княжеском), нежели в черлене сапозе в боярстемъ дворе» «лучше би ми вода пити в дому твоем, нежели пити мед в боярстемъ дворе». И это не только «гимн холопству», как думает, например исследовавший этот памятник И.Н. Данилевский[189]. Комплексно исследуя материал, он сам себя опроверг по сути, приведя из «Моления» такие слова, сказанные в том же контексте: «не холоп в холопех, кто у холопа работаетъ», ввиду чего верно констатирует «Боярин сам является княжеским холопом»[190]. Но с другой стороны, потому на Северо-востоке и было объективно меньше социальных контрастов, чем в боярском Новгороде, так как князя, целуя крест горожанам, вынужден был нести за всех ответственность перед Богом, (помимо собственного желания избавиться от влияния местной знати, от этого и ломавшее кастовость, раннее зарождение служилой системы), заботиться о них. Именно это и делало северо-восточных «меньших» про княжескими. Когда северо-восточное боярство «хотаще свою правду поставити», оно (как мы видим, не только князем) воспринималось, как «злы человекъ развратники», в то время, как не менее узкосословная «правда» боярства новгородского, казалось на берегах Волхова столь естественной, что рано сосредоточивших в своих руках вятших новгородцев, считали законными уполномоченными представителями всего Новгорода, озлобляясь лишь тогда, когда оно преступало собственную же боярскую конституцию, однако, сам факт усиления его позиции воспринимался спокойно.

Другое дело, это вовсе не говорит о несомненном для дореволюционных и довоенных исследователей общенародном составе рано выродившегося, как мы видели, общегородского веча. А тем более – не отрицает продемонстрированной выше на основе тех же источников прочно закрепленной в правосознании жесткой стратификации общества. Тем более, что сосредоточение новгородским боярством всей полноты власти, как мы знаем, базировалось именно на основании его социальной принадлежности к касте наследственной аристократии. Не случайно, (фактически ликвидированный в эпоху Олигархии Совета Господ), знаменитый новгородский вечевой строй в действительности являлся не только наследием «старины» (как мы видели на примере распоряжения казной, «старина» порой явно нарушалась), с ранних пор служа наиболее эффективным инструментом боярской политики.

Не случайно, когда в 1446 году, по признанию официального новгородского летописца в результате политики Олигархии совета господ «не бе правде в Новъгороде», вся страдавшая от усилившихся «боров» «волость» от Валдая до Кольского полуострова, от Нарвы до Урала, включая крупнейшие «пригорды» всенародно - «вси люди» браня всю Волховскую столицу - «город», прежде всего проклинала высших должностных лиц - «старейшин»[191]. Вопреки распространенному в литературе применения древнего термина «старейшины» ко всей местной знати, новгородское летописное упоминание о словенских [вечевых] выборах «старешины» Гостомысла[192] (числившегося первым в списках местных высших выборных магистрантов - новгородских посадников[193]), наглядно показывает, что речь идет не о наследственной знати, а конкретных (пусть из ее среды и с участием прочих ее представтелей) издревле выборных на вече должностных лицах.

«[Мы] - волныи есмы люди Велики Новъгород» - скажут на рубеже 1470 и 1471 г[194]. лидеры боярской литовской партии[195], прямо отождествив себя лично со всем Новгородом, на сословном основании являясь его уполномоченными представителями.

В этом смысле внешняя политика литовской партии, хоть и сама по себе не популярная в массах – во многом именно в связи с тем в итоге однозначно стало тех «болши, котори задатися хотять за князя великого»[196] - к действительности являлась естественным следствием раннего безраздельного господства боярства. Более того, жестко регламентирующий права литовского наместника, дошедшая до нас договорная грамота с Литвой 1470-71 гг., объективно больше выражала боярские интересы, чем скажем, начавшиеся еще с 1333 года, столь же антинациональные по сути, регулярные боярские сдачи в «отчину» литовским князьям Гедеминовичам важных в стратегическом отношении приграничных северо-западных новгородских форпостов. Причем, порой крайне накладные для самих бояр[197] Не говоря уж о том, что эти литовские князья традиционно нарушали главный принцип договора, не «бороня» Новгород не только от Москвы, но и от агрессии с Запада[198], что тем не менее не мешало про литовской политике новгородских бояр.

В тоже время вплоть до середины XV века, «вольный в князьях боярский Новгород все же и в мыслях не отделял себя от Руси, - вспомним отраженные в официальном новгородском летописании анализ носящих общенациональный характер столкновений с Ордой и той же Литвой прежде всего именно с общерусских позиций. Причем «Богъ» был всегда на стороне возглавлявшего объединенные русские силы «Великаго [Московского] князя». Однако, в ходе осознанной в конце 1460-х гг. необратимости московской модели русской централизации, сохранение местной, боярской «старины» для, многих «вятших» просто оказалось откровенно важнейшим. Как, надо полагать, и для остальных бояр, из т. н. «московской» партии, которые, меньше уповали на (действительно, не поддержавшего Новгород) Казимиру IV, а соответственно трезвее оценивали возможную неизбежность московской победы, тем не менее, в свое время так же слепо верили в столь же выгодную для них унию, но только с Москвой. Тем более, что помимо жесткой ликвидации Иваном III удельных порядков Ярославских и Ростовских земель (и послужившей поводом к новгородской про литовской политике) имелся «позитивный» пример ослабленной московским наместничеством, но в целом сохранившейся, вечевой республики Псковской. Более того, «вечу [новгородскому] не быти» Великий князь объявил уже в декабре 1477 года, в ходе осады Новгорода. А до этого, даже разгромив новгородцев летом 1471 г. клялся в новгородскую «старину» «не вступатися», чем, как известно, намеренно несколько обнадежил даже самых истовых «мужей добрых» литовской партии, вплоть до последнего момента хоть на что-то надеявшихся.

В этом плане нет оснований полагать, вслед за частью дореволюционных и некоторыми новейшими авторами, что ко времени своего присоединения к Москве 15.01.1478 г. боярский Новгород не исчерпал естественных пределов своего бытия. Несмотря на объективную неизбежность носившего общерусский характер, внешнего завоевания, все же в целом решающий удар новгородская боярская государственность нанесла сама себе изнутри, причем, не резко, а планомерно.

Возможно, приведенная в данном исследовании точка зрения требует корректировки. Тем не менее, придется признать, что причина не стройной эволюции категорий вечников связана вовсе не поздним разложением городской общины, а с формально закрепляемой дифференциацией прав участия в вечевом органе свободных сословий новгородского общества.

***   ***   ***

 ...За древнее русское вече!

А. К. Толстой.

... Думаю, выводы не нуждается в комментариях. Возможно, некоторым покажется, что, в результате комплексного анализа источников, автор этих строк вернулся к (далеко, впрочем, еще не устаревшим) «старым» взглядам, утвердившимся, кстати, еще до революции (С.Ф. Платонов, В.О. Ключевский и др.), и не бывшими единственными в советское время (вспомним труды В. В. Мавродина и Петербургской школы историков).

Напротив, мы ставили перед собой задачу сделать ее современной в лучшем смысле этого слова, взяв за основу беспристрастный научный подход, максимально не зависимый ни от какой (присущей любому времени) быстро меняющейся конъюнктуры в ее широчайшем значении.

В данной работе мы намеренно отказались от неверного по сути своей штампового деления на «реакционных бояр» и «хорошие народные массы», или, наоборот, на «прогрессивное демократическое боярство» и не имевшие под собой реальной почвы все усиливавшиеся и ожесточавшиеся народные смуты. Как верно заметил Ю.Г. Алексеев, «деятели прошлого – не символы добра и зла, а живые люди своего времени... закономерный, необходимый этап развития Русской земли, он нес в себе и свое оправдание и свой приговор... Великий Новгород не надо приукрашивать, он и так имеет завидную историческую судьбу»[199].

Как (ходящие в ту пору на общенародное вече перед Св. Софией) народные массы поддержали в свое время становление вечевого строя боярской республики, так в последствии, уже окончательно «тех стало болши, кто хотел задатися за князя Великого».

... В силу своих республиканских особенностей, практически не испытавшая дробления (за исключения отделения тяготившихся новгородской опекой Пскова и Вятки) Русь Новгородская, тем самым не подверглась уничтожению крестоносцев (перед которыми легли в пыль раздробленные прибалтийские русские княжества), сохраняла от шведских набегов выход в Балтику – истоку торговых путей, идущих вглубь всех русских земель. Не случайно, нелюбые новгородцами за «насилия» великие русские князья нередко являлись по первому зову, помогая «Северному стражу Руси» в борьбе за внешние торговые связи (которые были значимы для экономики всей Руси – западные товары шли за «низовский» хлеб). Причем, сами новгородцы ранее не понимали причины частых шведских набегов. Лишь XIV веку они осознали (лишившись западной части Карельского перешейка, и едва ли не потеряв всю карельские земли, включая Неву), что борьба идет не с эпизодическими завоеваниями, наиболее частыми из всех западых вторжений, а именно за господство на торговых путях. «Если шведский король отнимет у вас и у нас пути по Неве». Так, твердо оценив обстановку, между 1 марта и 18 мая (день разрушения построенной шведами на Неве Ландскроны) 1301 года сетовали знатнейшие составители (да и то во главе с прибывшим в Новгород князем Андреем Александровичем) новгородской грамоты Любеку[200].

А еще в 1240 г., в то время, как новгородский летописец сетовал, что очередной раз вторгшийся в новгородские рубежи шведский отряд «хотяче восприяти Ладогу и просто (!) реку (Неву- М. Н.) и всю областьНовгородьскую»[201], приглашенный в Новгород Александр Невский явно намеренно поставил нести морскую стражу (охранять истоки торговых путей) ижорского старейшина Пелгусия. Последний, кстати, и возвестил о нападении отряда противника, разгромленного 15 июля в знаменательной Невской битве.

А 1263-63 гг. Александр Невский «докончаша с новгородци» составленный от его имени (его сын Дмитрий указан, как «сын мои») договор с Любеком и Готландом, впервые (за 60 лет до Ореховецкого договора) разделил новгородскую и шведскую сферу влияния по «Котлингу»)[202] (ныне Кронштадт).

И, как по сей день возводятся в Едином Русском государстве храмы Знамения (в честь победы Новгородцев над хотевшими их стереть с лица земли и раздробить по княжествам суздальцами 1170 г.) Так и пусть высится Успенский собор в Москве (1479 г.) – фактический памятник заложенному 15.01.1478 г. Единому Русскому государству.

...Нет, не была, да и не могла стать созданная боярством в своих личных целях (даже при активной физической поддержке надеявшихся что-то себе заполучить от вечевого строя представителей каждого из нижестоящих свободных сословий) северная русская «вечевая республика» колыбелью народовластия. Как верно заметил Ю. Г. Алексеев, «Нет, не был Новгород, даже в лучшие свои времена, цитаделью «свободы». Общественный строй архаичной феодальной республики далеко не был и идиллией... Нет, не был и не стал, и не мог стать феодальный Новгород «колыбелью русской вольности. От боярской республики до «свободы», о которой мечтали декабристы, было ох как далеко. Русская демократия, как и западно-европейская, рождалась не из феодальной анархии и магнатских привилегий[203]».

Напротив, планомерно исчерпавшая саму себя изнутри, новгородская боярская государственность послужила печальным памятником фактически изжитых древних общинных традиций в ходе столь же естественного усиления социальной стратификации.

И, каких бы политических идеалов мы не придерживались, стоит помнит, что общественное благо может держаться прежде всего на наличие «внутреннего стержня» стремление самого социума к реальному равенству, единству, взаимоуважению, а не на кровавой междоусобной конкуренции, жестоким расправами с оппонентами, и увы, в той или иной степени, вечной, жесткой стратификации общества на узкую группу «вятших» и бесправную массу «меньших».

[1] ГВНП. М-Л., 1949. С. 9-12.

[2] См.: Карамзин Н.М. История Государства Российского в 12-ти томах . Т. II-III. М., 1991. Бережков М.Н. О торговле Руси с Ганзой до конца XV в. CПБ., 1879. и др.

[3] Алексеев Ю. Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова (к вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины) // ИЗ. М, 1979. Т. 103. С. 242-274. Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПБ., 2003. С. 180-200.

[4]Аракчеев В. А. Юрий Георгиевич Алексеев // Исследования по Средневековой Руси. К 80-летию Ю. Г. Алексеева. М.-СПБ., 2006.

[5] ГВНП. М- Л., 1949. С.14, 22-24, 26-28, 39-42, 56, 61, 62-64,67-68, 79-82. и др.

[6]Г ВНП.. М-Л., 1949. С. 32-33

[7] ГВНП.. М-Л., 1949.С.64-65.

[8]Согласно Янину – 1207 г. – cм. Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 200. Однако, мы личо не видим причин нарушать весьма последовательное летосчисление НПЛ, сопредельные сообщения которой никем хронологически не опровергнуты.

[9] Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Очерки государственности, социальной и политической борьбы конца IX- начала XIIIcтолетия. СПБ., 1992. С. 259.

[10] ПСРЛ. Т.3.М., 2000. С.49, 248.

[11] Там же. С.47, 245.

[12] Там же. С. 24-25, 209-210.

[13] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С. 481.

[14] См. Фроянов И. Я. Киевская Русь. Л., 1974.

[15] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С. 481.

[16] Правда Русская, т. III. М. 1963. С. 67.

[17] Правда Русская. Т. III. М. 1963. С. 46.

[18]ПСРЛ. Т. 4. М., 2000. С. 457.

[19] ПСРЛ. Т. XXV. C. 207.

[20]ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 24-25, 209-210.

[21]Янин В. Л. Новгородская феодальная феодальная вотчина М., 1981. С. 249-257. Янин В.Л. Археологический комментарий к Русской Правде // Новгородский сборник. 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 138-155. Из новейших работ см. Из новейших работ - См. Янин В. Л. У истоков Новгородской государственности. М., 2001.

[22]Янин В. Л. Новгородкая феодальная вотчина М., 1981. С. 256.

[23] Там же.

[24] Фроянов И.Я. Дворниченко А.Ю. Города-государства древней Руси. СПб. 1989.

[25] Пашуто В.Т, Черепнин Л.В. Пути развития Феодализма. М. 1972.

[26]ПСРЛ Т.3.М.,2000. С. 481-485.

[27] Там же. С.558-561.

[28] Там же. С. 481-485.

[29] Там же. С. 558-561.

[30] Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. М., 1955. С. 181-188.

[31] Алексеев Ю. Г. Указ. Соч. С. 268.

[32] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С. 54-55,252.   Как известно, до появления фамилий по отчеству в Новгороде величали только бояр.

[33] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С. 38-39, 228-230.

[34] Там же. С. 39,230.

[35] Янин В.Л. Указ. Соч. М., 1981. С. 229-257.

[36] Фроянов И.Я. Дворниченко А.Ю. Указ. соч.

[37] Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб. 1992.

[38] Алексеев Ю. Г. Указ. Соч. С. 267.

[39] СРЛ.Т.4. М.,2000. С.342.

[40] Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 500. Андреев В. Ф. Северный страж Руси. Л., 1989. С. 86.

[41] ПСРЛ. Т.1. М., 200. С. 142.

[42] Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. М., 1984. С.304 - 308

[43] См. Там же.

[44] Правда Русская. Т. III. М. 1963. С. 62.

[45] См. Там же. С. 58.

[46] Правда Русская. Т. I. М.,1 963. С. 67-81 .

[47] Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. М., 1984. С. 304 - 308.

[48] ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 558-561.

[49] См.: Янин В. Л. Средневековый Новгород. М., 2004. С. 79. Несин М.А. «Рекоша меньшии у святого Николы на вечи», или всесословное представительство на общегородском вече на Ярословом дворище / /Славянские чтения . N 6. СПБ., 2.

[50] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.80-81, 307-308.

[51] Алексеев Ю.Г. «К Москве хотим» закат боярской республики в Новгороде. Л., 1992. С. 7.

[52] ГВНП. М-Л., 1949. С. 9-12

[53]Янин В. Л. Указ. Соч. 79. Памятники истории Великого Новгорода. М., 1909. №XI. С. 98. Спор, идущий в том числе и на международном уровне - См. Rasmussen K. “300 золотых поясов” древнего Новгорода // Scandoslavica. 1979. Bd. 25. S. 93—103. относительно интерпретации этого термина едва ли оправдан. Из контекста самого источника, согласно которому «Вече рассердилось... Посланцы веча еще раз явились к Немцам и потребовали с них 2000 р.... Немцы предложили 40 р., и биричи в гневе воротились на вече. Вечером пришел к Немцам новый посланец, объявивший, что его послали «300 золотых поясов» ...Немцы объявили, что они готовы заплатить 100 р.. и просили посланного сказать это 300 золотым поясам .... Ночью чрез одного из тех же трех вечевых биричей посадник заявил Немцам» ясно следует, что речь идет именно о вмещавшем 300-500 бояр общегородском вече.

[54] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.80-81, 307-308.

[55] HIЛ ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.66-67, 271-272.

[56] См. напр. Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Л. 1992. С. 263-380.

[57] HIЛ.ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.66-67, 271-272.

[58] Там же.

[59] Там же.

[60] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.80-81, 307-308.

[61] Там же. С.47, 245.

[62] Так, еще в 1199 г. князя Святослава "посадиша на столе в святой Софии" – см. НIЛ ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.44-45.

[63] 1215 году (год 6722 - ультрамартовский) “съзва вече на Ярослали дворе”. См. HIЛ ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.53, 251.

[64] Год 6722 – ультрамартовский Вольность в князьях была провозгашена уже, как минимум в начале следующешо 6723 г. См. НIЛ ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.53, 251.

[65] HIЛ. ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.50, 247

[66] См. сооющение НIЛ за 1299 г. ПСРЛ. Т. 3. М., 200. С. 328. См. Сообщение Московского свода за 1477 гОписанное в нем убийство Захария Овинова не желающей медлить разъяренной толпой, но осуществленное, не как обычно, на самом «Ярославле дворе» или на не столь отдаленном от него мосту через Волохов, а в Детинце на вдадычном дворе, ясно говорит о том, что вече в тот раз собралось рядом с последним, на просторной к югу от собора Св. Софии. См. ПРСЛ. Т.25. М., 2000. С. 310.

[67]Об участии представителей духовенства в общегородских вечевых собраниях. См. НПЛ Под 1359 и 1404 гг. ПСРЛ. Т.3. М. 2000. C. 364-65, 398.

[68] HIЛ ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.330.

[69]ГВНП. М-Л., 1949. С. 64-65.

[70] ГВНП. М-Л., 1949. С. 32-33

[71]Cообщение IV Новгородской летописи о том, что в 1385 году “на вечи на княжьем дворе” собрались не только “вси боляре”, но и “дети болярьские, и житеи и черныи люди”См. ПСРЛ.Т.4. М.,2000. С.342. не стоит привязывать к тесной вечевой площади на Ярославом дворище. Под “княжьим двором” вполне могла пониматься и княжеская резиденция на Городище под Новгородом. Тем более, что в тот раз на вече так же участвовали (причем именно в качестве вечников, т. к. упомянуты после местных бояр)дети боярские, которые, являлись определенной категорией населения сугубо княжеских областей Руси, могли выступать только в качестве пришлых княжеских представителей. Тем более, что данное вечевое собрание, поставившее цель отныне “не зватися к митрополиту (Московскому Всея Руси – М. Н.), а соудить владыке, напрямую затрагивало великокняжеские интересы. В данном случае князь мог отправить в Новгород своих представителей, которые, сами не являясь новгородцами, едва ли имели право полноправно участвовать в собрании на Ярославом дворище, тем не менее, вполне могли сами созвать вече в княжеской резиденции на Городище. Тогда становится понятным, почему летописец специально подчеркнул, что бояре собрались “вси”. Если прежде, на тесную вечевую площадь на Ярославом дворище боярство вынуждено было являться не полностью, уступая место представителям остальных сословий, то теперь, придя на новое, обширное пространство, даже дав место детям боярским, а так же житьим и черным людям, оно все равно смогло само явиться в полном составе.

[72]Памятники русского права. Вып. II. М., 1953. С. 247-259.

[73] ГВНП. М., Л., 1949. С. 100, 103, 106, 110. 124. 127.

[74]Там же. С. 148.

[75]Янин В. Л. Новгородские акты XII-XV вв.: Хронологический комментарий. С. 221-22.

[76]См. Несин М. А. Указ. Соч. ГВНП. М-Л., 1949. С. 150-154. Янин В.Л. Средневековый Новгород. М., 2004. С. 221. В частности, – во время регламентирующая на основе социалоьной пренадлежности идущие в казну сумму штрафов составления НСГ См. Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. М., 1984. С.304 – 308.

[77] ГВНП. М-Л., 1949. С. 148.

[78] Там же.. С.153-155.

[79]Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 428. Согласно В. Л. Янину, торговый суд перешел в полное ведение прежде возглавлявшего его боярского тысяцкого, имевшего свой суд, ведающей торговлей, так как все остальные суды – посадничий и владычный – ведали сугубо полицейскими и имущественными делами.

[80]ГВНП М-Л., 1949. См. Договор 1466 г. С. 127.

[81]В договоре 1342 года упомянут лишь один купеческий староста Сидор. См. ГВНП. М-Л.,1949. С. 73.

[82] См.: Договоры 1303-07, 1406, 1409, 1421, 1423, 1435. ГВНП. М., Л., 1949. С. 64-65, 85, 86, 100, 103, 106.

[83] См.: Договоры 1421, 423, 1435 ,1436, 1450, 1466 гг. ГВНП. М., Л., 1949. С. 100, 102, 106, 110. 124. 127.

[84] ГВНП. М-Л., 1949. С. 96.

[85]См.: Договоры 1371, 1372, 1405, 1409 гг и др.ГВНП. М., Л., 1949. С. 74-75, 76, 84, 85, 86 и др.

[86] Великий Новгород в иностранных сочинениях XV — нач. XX века М., 2006. С. 27-38.

[87]См.: Там же. С. 25-27.

[88]См.: Там же. С. 25-27.

[89]См.: Там же. С. 25.

[90] Великий Новгород в иностранных сочинениях XV — нач. XX века М., 2006. С. 38.

[91] Любопытно, что и в новейшей западной историографии вече нередко прямо сопоставляют с парламентом. Относительно новейших зарубежных концепциях - См. Скрынников Р.Г. Трагдедия Новгорода. Л., 1994. Несмотря на весьма спорный научный подход автора к новгородской государственности (при признании жестко регламентированной сословной структуры общества и боярского господства (вплоть до приятия концепции В.Л. Янина об узкосословном характере веча) и честного признания, что в 1470-х «народ не верил своим боярам»), автор тем не мене придерживается теории т.н «классового мира») стоит отметить, что историографию он приводит весьма объективно.

[92] ГВНП. М-Л., 1949. С. 69-70.

[93] ГВНП. М-Л., 1949. С. 74-76.

[94] ГВНП. М-Л., 1949. С. 32-33

[95] ПСРЛ. Т. 3. С. 408-410.

[96] Янин В.Л. Средневековый Новгород. М., 2004. С. 18.

[97] Фамилия (прозвище) черного человека Воислава, «Попович» вовсе не отрицает продемонстрированную выше кастовость новгородского общества. Вспомним «Робинича» (причем лишь по материнской линии) законного княжича (затем - князя) Владимира I Святославича, а так же знатнейших новгородских бояр XIV Евстафия Дврянинца и его брата Александра Двориянцева. В то же время, как убедительно доказал В. Л. Янин, новгородское боярство, имевшее прямой генезис от древней племенной знати, издревле являлось замкнутой кастой наследственной аристократии. Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С. 213-229.

[98] ГВНП. М-Л., 1949. С. 31.

[99] ПСРЛ. Т. 25. М., 2000. С.313, 320.

[100] ПСРЛ. Т. 25. М., 2000. С. 320.

[101] ПСРЛ. Т. 25. М., 2000. С. 320.

[102] ПСРЛ. Т. 25. М., 2000. С. 320.

[103] Более, того, исключающая кончанские суды НСГ демонстрирует коллегиальный владычный суд с кончанскими представителями. Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. М., 1984. С.304 - 308. - Прим. моё.

[104] ГВНП. М-Л., 1949. С. 154.

[105] Там же. С. 92.

[106] Там же. С. 90.

[107] Там же. С. 86.

[108] Клейненберг И.Э. Известия о новгородском вече первой четверти XV века в ганзейских источниках // История СССР. 1978. №. 6. С. 175.

[109] ГВНП. М-Л., 1949. С. 31.

[110] Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 2003.

[111] ГВНП. М- Л., 1949. С.61

[112] Янин В. Л. Новгородские посадники М., 2003. С. 17.

[113] По словам Н. В. Халявина сам термин (как, якобы «коромол» черни) принадлежит А.В. Петрову, однако, эти явления были известны еще задолго до сравнительно новейших трудов последнего, просто носили иное название - «народные» - напр. Янин В. Л. Новгородские посадники (I-е издание, позднее дополненное и доработанное) М., 1962.

[114] ПСРЛ. Т3. М., 2000. С. 327.

[115] Там же.

[116] Алексеев Ю. Г. К «Москве хотим». Закат боярской республики в Новгороде. Л., 1991. С. 149-150.

[117] См. НПЛ. ПСРЛ. Т. 3. C. 356.

[118] Петров А.В. Внутриобщинныестолкновения в Новгороде в середине и второй половине XIV в.//Cредневековая и Новая Россия. Сборник статей к 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. СПБ., 1996. С. 309.

[119] НIЛ .ПСРЛ Т. 3 М.,2000. С.58, 259.

[120] О (возможном) древнем западнославянском происхождении, особенностях, общенациональном характере (в пережиточной форме сохранявшейся еще в Московский период (Москва, Смоленск) кончанской системы см. Арциховский А. В. Городские концы в Древней Руси // ИЗ. 1945. Т. 16 Что касается сторон (упомянутых в источниках уже в XII в) – это – чисто Новгородская специфика (Новгород, Корела) связанная с продиктованным местными особенностям нетипичным для Руси росположение этих двух городов по обоим берегам рек. Прочие города Руси Новгородской насколько известно из источников, тоже «сторон» не имели.

[121]  См. НIЛ. ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.366. ПСРЛ. Т. 4. М, 2000. С. 288.

[122] См. НПЛ. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. C. 356.

[123] Рыбник традиционно воспринимается как купец торгующей рыбой, однако, этот был «людин» - т.е. представитель «людья» «черни», к тому же у него был свой личный «челн», на котором он плыл один. Следовательно, в Новгороде понятие «рыбник» все же обозначало прежде всего рыболова, лишь втоично торгующего своим уловом (как и любой ремесленник – плодами своего труда).

[124] ПСРЛ. Т. 3. С. 408-410.

[125] См. напр. Петров А.В. Указ. соч. С. 310-319.

[126] Там же. С. 319.

[127] См. НПЛ. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. C. 356.

[128] ПСРЛ. Т. 25. М., 2000. С.300. См. Так же. ПСРЛ. Т. 4. С.420.

[129] ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С.362.

[130] Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Очерки государственности, социальной и политической борьбы конца IX- начала XIIIcтолетия. СПБ., 1992. С. 259-60.

[131] Псковские летописи. М.; Л., 1955. Вып. 2. С. 40.

[132] См. НПЛ. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С.85,315.

[133] Cм. НПЛ. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 398.

[134] Там эже.

[135] Данилевский И. Н. Русские земли глазми современников и потомков (XII-V вв) М., 2001. С. 208-228.

[136] HIЛ.ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.66-67, 271-272.

[137] IЛ.ПСРЛ Т.3..М.,2000. С.100, 347.

[138] ПСРЛ. Т. 3. С. 408-410.

[139] ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 423.

[140] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.558-561.

[141] Писцовые книги Новгородской земли. Т. I: Новгородские писцовые книги 1490-х гг. и отписные и оброчные книги пригородных пожен Новгородского дворца 1530-х гг. / Составитель К. В. Баранов. М., Древлехранилище, Археографический центр, 1999.

[142] ГВНП. М-Л., 1949. С. 8, 102, 110.

[143] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.391.

[144] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.560.

[145] ПСРЛ Т.3.М.,2000. С.558-561.

[146] Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 88, а также см.: Шмидт С.О. «Предания о чудесах при постройке новгородской ропаты». - Историко-археографический сборник. Изд. МГУ, 1962, с. 319—32 Рыбина Е. А. «Повесть ο новгородском посаднике Добрыне». - Археографический ежегодник за 1977 год. М., 1978. С. 79-85 и др.

[147] Электронная публикация ИРЛИ РАН http:// lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5058

[148] Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 428.

[149] См:. ПСРЛ.Т.4. М.,2000. С.342.

[150] Термин «усадьба» введен археологами недавно. по отношению к повсеместному на Руси с древнеславянских времен и по нач XVIII века усадебному типу городского жилища, включавшему в себя огороженный участок с комплексом жилых и хозяйственных построек. На Руси, в частности, Новгородской, подобный тип городского жилища именовался «двором». – Прим. моё.

[151] Янин В.Л. Таинственный XIV век // Знание - сила. 1969. № 7. С.14.

[152] Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. №. 1. С. 44.Янин В.Л, Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР. 1971. №. 2. С. 59-60.Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // Россия и Италия: Материалы IV конф. советских и итальянских историков / Русский и итальянский средневековый город. Русско-итальянские отношения в 1900 - 1914 гг. М., 1972. C. 80. и т. д.

[153] Андреев В.Ф. О социальном составе Новгородского веча // Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы истории города. Межвуз. сб. Под ред. И.Я. Фроянова. Л., 1988. С.73-74.

[154] Янин В. Л. Указ. Соч. С. 14. Засурцев П. И. Усадьбы и постройки древнего Новгорода // МИА СССР. М., 1963. № 123. С.86.

[155] Янин В. Л. Указ. Соч. С. 14.

[156] Андреев В.Ф. Указ. Соч. С. 74

[157] Петров М.И., Сорокин А. Н. О размерах усадеб Древнего Новгорода // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород, 1997. Вып. 11. С.30.

[158] Андреев В.Ф. Указ. Соч. С.74.

[159] Янин В.Л. Указ. Соч. С.14.

[160] См. напр., весьма условный, однако довольно точно отражающий республиканскую гидрографическую ситуацию план Средневекового Новгорода (Андреев В. Ф. Северный Страж Руси. Л. 1989. форзац 1). См. так же тоже весьма актуальные на предмет городской гидрографии времен Новгородской независимости реконструкции крепостных сооружений Новгорода XVI-XVII в. Н. Н. Кузьминой и Л. А. Филипповой. (Кузьмина НН. Филиппова Л. А. Крепостные сооружения Новгорода Великого СПБ., 1997. Альбом. Иллюстрации. № 110-11, 115-16).

[161] Янин В.Л. Указ. соч. С. 141. К выводу о подобном соотношении площади жилой застройки   с территорией средневекового города, еще в 1967 г по сути дела, пришел еще П. И. Засурцев, который на основе археологических данных отметил, крайне высокий процент пашен, внеусадебных огородов, и пустырей на территории Средневекового Новгорода. (Засурцев П. И. Новгород, открытый археологами. М., 1967. С. 70-104), что было принято и всеми последующими исследователями (см. напр.: Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Л.,1992. 44-45).

[162] Несмотря на распространенное в литературе полное отождествление молодших с черными людьми, в регламентирующей на основании социального статуса суммы штрафов 6 статье Новгородской судной грамоты (НСГ), молодшие противопоставлены лишь боярам и житьим, т. е включали в себя еще и (в прочих статьях названное своим именем) купечество (См.: НСГ // Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. М., 1984. С.304 – 308). В этой связи столь же неверно связывать «молодших» с включавших в себя и житьих, «меньшими», поскольку 16. статья НСГ прямо протвопоставляет житьих «старейщим» (боярам) (См. Там же. С.307.).

[163] Клейненберг И.Э. Известия о новгородском вече первой четверти XV века в ганзейских источниках // История СССР. 1978. №. 6. С. 175. Толочко П.П. Демография древнего Киева // «Наука и жизнь». 1982. № 4. С.28.

[164] Андреев В. Ф. О социальном составе Новгородского веча….С. 74.

[165] См.Новгородская Первая летопись старшего и младшего взводов (Далее - НIЛ??) // ПСРЛ. М., 2000. Т.3. С. 52,250.

[166] См. Янин В. Л. Средневековый Новгород М., 2004. С. 17-18.

[167] См.Арциховский А.В., Раскопки на Славне в Новгороде // Материалы и исследования по археологии древнерусских городов (МИА СССР). М.;Л., 1949. Т. 1 № 11. С. 133.

[168] См. напр.: Арциховский А. В. Археологическое изучение Новгорода // Труды новгородской археологической экспедиции. М., 1956. Т. 1. С. 7-44.

[169] Новгородская IV Летопись // ПСРЛ. Т. 4. М.,2000. С. 447.

[170] См. напр.: Писцовая книга Великого Новгорода. 1583-84 гг СПБ., 1906. С. 23-38. Дозорная книга Софийской стороны Великого Новгорода дозора князя Василия Кропоткина 1586 г. Великий Новгород во второй половине XVI в. Сборник документов. СПБ., 2001. С. 55-118.

[171] Андреев В. Ф. Указ. соч. С. 74.

[172] См. напр.: Писцовая книга Великого Новгорода. 1583-84 гг. СПБ., 1906. С. 23-38 Дозорная книга Софийской стороны Великого Новгорода дозора князя Василия Кропоткина 1586 г. Великий Новгород во второй половине XVI в. Сборник документов. СПБ., 2001. С. 55-118.

[173] Янин В.Л. Таинственный XIV век .//Знание - сила. 1969. № 7 С. 14.Засурцев П. И. Усадьбы и постройки древнего Новгорода // МИА СССР. М., 1963. № 123. С.86.

[174] Грамоты Великого Новгорода и Пскова (Далее - ГВНП). М. - Л., 1949. С. 148. № 91.

[175] Янин В. Л. Новгородские акты XII-XV вв.: Хронологический комментарий. С. 221-22.

[176] См.: Договорная грамота Новгорода с великим князем Дмитрием Ивановичем о взаимной помощи 1371-72 гг// ГВНП. М.;Л., 1949. С. 31. №16 См так же отмеченные в Московской летописи новгородские делегации c участием черни в ходе осады Новгорода 07.12.1477 и 08. 01.1478 гг. ПСРЛ. Т. 25. М., 2000. С.313, 320.

[177] См. Сообщение НIЛ за 1359 и 15 июля год 6912 (1404 г.) (ПСРЛ. Т.3. М. 2000. C. 364-65, 398).

[178] Янин В.Л. Таинственный XIV век // Знание - сила. 1969. № 7. С. 14.

[179] Цит. по: Янин В. Л. Зализняк А. А. Указ. соч. С. 7-8.

[180] Цит. по:Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М., 2004. С.593.

[181] Михно Е.Ю. Воспитание и обучение в Древнерусском государстве ХI-XV вв. Псков, 2001. С. 38.

[182] Янин В.Л. Средневековый Новгород. М., 2004. С. 80.

[183] Электронная публикакция ИРЛИ РАН http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5058.

[184] Факт вымышленный, ни одна русская православная церковь в Новгороде таким образом не пострадала. Однако, как нельз лучше характеризующий антибоярское самосознание городских низов.

[185] Электронная публикакция ИРЛИ РАН http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5058.

[186] См. Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т.1. М., 2000. С. 377-78.

[187] НIЛ. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 35, 224.

[188] См. Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т.1. М., 2000. С. 378-79.

[189] Данилевский И. Н.Русские Земли глазами современников и потомков (XII-XV вв.). С.323-324.

[190] См.: Там же. С. 323.

[191] ПСРЛ. Т.4. М., 2000. С. 441-2.

[192] ПРСЛ. Т. 4. М., 2000. С. 3.

[193] ПСРЛ. Т. 4. М., 2000. С. 626. ПСРЛ. Т. 3. М.,200. С. 471.

[194] С поправкой на сентябрьский стиль.

[195] ПСРЛ, Т. 25. М., 2000. С.284. Собственно, «на вече приходяша кричати» лишь Дмитрий и Федор Борецкие Теневая руководительница партии – их мать Марфа – никак не могла присуствовать на сходе «мужей новгородцев». Даже прозванная в Новгороде «посадницей», она, как «жена» не входила в Осподу.

[196] Псковские летописи. М. - Л., 1955. Вып. 2. С. 40.

[197] Так, в 1384 литовский князь Патрикей Наримонтович до того довел своими поборами посадское население вверенных ему приневских Копорской и Ореховской креппостей, что прежде не возражавшее против его призвания боярство Софийской стороны даже захотело его изгнания, причем не смотря на активное противостояние «вставших по князе» бояр Торговой, в результате пришли к общему выводу перевести Патрикия в более удаленные от границ пригороды, но при этом оставлен в Новгороде ПСРЛ. Т. 3. М., 200. С. .390.

[198] Когда 1338 году, за пять лет до этого получивший кормление Орешек, Корелу, и половину Копорской округи литовский князь   Наримонт Гедеминович не помог новгородцам в борьбе с напавшем на Копорье Ливонским орденом, из-за чего даже не был изгнан, более того, всем последующим регулярно приглашаемым литовским князьям, пусть уже и не в «отчину и в дедину», постоянно выдавались в кормление эти весьма отвественные форпосты. ПСРЛ. Т. 3. М., 200. С. 341.

[199] Алексеев Ю.Г. К «Москве хотим». Закат боярской республики в Новгороде - Л., 1991. С. 149-150.

[200] ГВНП. М-Л., 1949. С. 62-63.

[201] НIЛ. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 77.

[202] ГВНП. М- Л., 1949. С.61

[203] Алексеев Ю. Г. К «Москве хотим». Закат боярской республики в Новгороде.Л., 1991. С. 149-150.